– Наверное, твари гнались за тобой и после тоннеля? Пока не потеряли из виду?
– Точно, Конан, гнались! Да и не видя меня, они словно ищейки – шли по следу! И если б я не добежал до того места, где мы оставили лошадей, и не смог вскочить в седло – не беседовали бы мы сейчас с тобой. Хвала Мирте Пресветлому, когда до этого места добежали мои бывшие компаньоны, и те твари, что были с ними, остальных несчастных животных пробрал такой ужас, что посрывались они с привязи, да кинулись врассыпную – твари не смогли поймать ни одной лошади! Вот так и удалось мне… Спастись.
Да и то сказать: еле перевёл дух, как чую: слабею прямо с каждым вздохом. Я посмотрел: точно! Истекаю кровью – хлещет, проклятая, настоящим фонтаном, и залила уж всю холку моего коня! Чёрная такая!.. Блестит в свете луны. Да что ж, думаю, такое: неужели вот так вся и выльется?! Не-ет, шалишь: не на такого напали!
Достал я верёвку из седельной сумки, да и перевязал себе туго-туго запястье прямо на всём скаку! Ну, хлестать-то перестало…
Но когда посмотрел, что стало с пальцем – чуть сознание не потерял! Кожа висит лохмотьями, да мясо вылезает наружу! Само! Прямо на глазах! И опухает!
Ну, я долго думать не стал: остановил коня у какого-то пня замшелого, быстро привязал к какому-то сучку, чтоб не остаться без последней своей надежды. Положил руку на пень, размахнулся как следует – благо, секира у меня при себе осталась, я даже не вынул её из седельной сумки, чтоб зря не мешала, когда мы пошли к пещере…
Так, в запале, и отхватил себе чуть не полкисти! Да вон: ты и сам видишь!
Действительно, Конан ещё в первый раз заметил, что мизинец «вырублен» «с корнем» – вместе с частью ладони. Вырублен практически до основания кисти. Зрелище не для слабонервных. Но ни варвар, ни его старый друг таковыми и не были. Велемир, тоже печально глядящий на изуродованную ладонь и палец, а вернее – на то, что от него осталось, вздохнул, словно поняв, что он уже далеко от тех событий, и покачал головой:
– Жутко вспоминать. Но если б не перетянул снова, ещё туже, верёвкой вот здесь, у локтя, – наёмник потыкал, словно Конан не знал, где полагается перетянуть, чтоб остановить кровь, – так кровью бы и истёк… Но после того, как слюна чёртовой твари перестала действовать на мою плоть, всё стало мало-помалу затягиваться…
Но обе перетяжки из верёвки пришлось оставить, пока не доскакал до столицы Порбессии, которая, кстати, тоже так и называется – Порбессия. И это хорошо, что правая-то рука, моя рабочая, осталась цела – левой я немного наработал бы да наперевязывал. А потом мне уже в городе знакомый табиб-лекарь зашил всё льняными нитками, и помазал какой-то мазью. Воняла она, конечно, жутко, но кровь действительно – совсем перестала течь. Можно стало наложить обычную повязку, снять жгуты верёвочные, и ждать. Ну, на мне всё заживает (тьфу-тьфу!) быстро. Как на кошке. Правда вот рубцы остались – жуть!.. Уж больно спешил этот табиб. Да и трясся весь от страха. Да ты же видишь!
– Да. Жуть. – Конан снова покивал, – А что – твой наниматель? Ты рассказал ему?
– Ну, нет! Тогда бы пришлось возвращать часть денег, которую нам выдали в качестве аванса! Так что я даже не заехал в свой трактир, где оставил часть снаряжения, про которое думал, что не пригодится в туннелях подземелья. Наплевал на добрый туранский лук, на иранистанский щит, и эти… зингарские вторые сапоги… Ну, те, с сафьяновым шитьём… Прямо от лекаря и двинулся – пока тот не догадался послать слугу к вазиру. Благо, граница этого крохотного госуд-дарства – всего в паре часов езды от Шема. Вот туда, в Шем, и скрылся. И проживал там этот с-самый аванс, пока не зализал, как говорится, раны: телесные и душевные… Эк! – напарник вновь могуче икнул, – Конан, поверь: ты – первый, кому всё это рассказываю! Потому что уж больно не… Ык! Неприятно мне это… Дело. Получается, я «кинул» нанимателя, а с делом не справился. Такой славы о наёмнике идти не должно!
