Конан-Киммериец и Соломон Кейн - страница 17
Затем до его слуха донёсся гомон голосов, и комната наполнилась окончательно проснувшимися придворными – рыцарями, пэрами, дамами, ратниками, советниками – все они что-то бормотали, кричали и мешали друг другу. Чёрные Драконы были уже рядом, обезумевшие от ярости, ругающиеся и взъерошенные, держа руки на рукоятях своих мечей и цедя сквозь зубы иностранные ругательства. Молодого офицера стражи у дверей никто не видел, и ни тогда, ни позже его не нашли, хотя и усердно искали.
– Громел! Волмана! Ринальдо! – воскликнул Публий, верховный советник, заламывая толстые руки среди трупов. – Чёрное предательство! Кому-то придётся ответить за это на виселице! Позовите стражу.
– Стража уже здесь, старый дурак! – бесцеремонно рявкнул Паллантидес, командир Чёрных Драконов, забыв в напряжённый момент о звании Публиуса. – Лучше прекрати свои кошачьи вопли и помоги нам перевязать раны короля. Он вот-вот истечёт кровью и умрёт.
– Да, да! – воскликнул Публиус, бывший человеком скорее планов, чем действий. – Необходимо перевязать его раны. Пошлите за каждым придворным лекарем! О, милорд, какой позор для города! Ты, похоже, чуть не до смерти истекаешь кровью?
– Вина! – выдохнул король с ложа, на которое его уложили. Царедворцы поднесли кубок к его окровавленным губам, и он выпил, как человек, полумёртвый от жажды.
– Хорошо! – проворчал Конан, откидываясь на спину. – Убийство – это проклятое иссушающее дело на износ.
Кровотечение удалось остановить, и врождённая жизненная сила варвара давала о себе знать.
– Сначала осмотрите рану от кинжала у меня в боку! – приказал он придворным лекарям. – Ринальдо записал мне там свою предсмертную песнь, а стилосом был кинжал!
– Нам давно следовало его повесить, – пробормотал Публиус. – Из поэтов ничего хорошего не выйдет… О, кто это?
Он нервно коснулся тела Аскаланте носком сандалии.
– Клянусь Митрой! – воскликнул командир. – Это Аскаланте, бывший граф из Туна! Какое дьявольское дело заставило его покинуть свои пустынные владения?
– Но почему он так жутко выглядит, а в глазах застыл невыразимый ужас? – прошептал Публиус, отстраняясь, его глаза расширились, а короткие волоски на затылке жирной шеи странно зашевелились. Остальные примолкли, поглядывая на мёртвого разбойника.
– Если бы вы все увидели то, что довелось мне с ним! – Грозно рыкнул король, садясь, несмотря на протесты лекарей, – то бы не удивлялись. Разрази вас гром, если вы сами взгляните на… – Он резко замолчал, разинув рот и бессмысленно указывая пальцем. Там, где издохло чудовище, его взору предстал лишь только голый пол.
– Кром! – выругался Конан. – Тварь снова растворилась в грязи, которая её породила!
– Король бредит, – прошептал один из дворян. Конан услышал это и разразился варварскими ругательствами.
– Клянусь Бадбом, Морриган, Махой и Немайн! – гневно выпалил варвар. – Я в здравом уме! Это было нечто среднее между стигийской мумией и бабуином. Оно влетело в дверь, и негодяи Аскаланте разбежались от неё. Тварь убила Аскаланте, который собирался проткнуть меня насквозь. Затем нечисть набросилась на меня, и я убил её – не знаю, как, потому что мой топор отскочил от бестии, как от камня. Но думаю, что к этому приложил руку мудрец Эпемитреус…
– Послушайте, он называет Эпемитреуса, умершего полторы тысячи лет назад! – зашептали друг другу царедворцы.
– Клянусь Имиром! – прогремел король. – Этой ночью я разговаривал с Эпемитреусом! Он призвал меня в моих снах, и я пошёл по чёрному каменному коридору, украшенному изображениями вытесанных древних богов, к каменной лестнице, на ступенях которой виднелись очертания Сета, пока не оказался в склепе и гробнице с вырезанным на ней Фениксом…