Поняв, что войсковой атаман надумал обхитрить царских стольников, круг притих.
– Атаманы-молодцы, послухайте!.. Царевы стольники поимели охоту, – снова подмигнул атаман, но так, что стольники не заметили, – поехать в казачьи городки… Пускай поедут, поглядят, уверятся, что нет у нас, на Дону, беглых, и обскажут об этом великому государю… А со стольниками мы пошлем двух наших старшин – Василия Позднеева да Якима Филипьева…
– В добрый час! – гаркнул дружно и весело круг.
Стольники были несказанно удивлены, что дело приняло такой оборот. Ведь они, собственно, этого и добивались – поехать по городкам.
Пока стольники со старшинами собирались в дорогу, атаманские гонцы уже скакали с указанием городковым атаманам, чтобы беглые люди и боярские холопы прятались по лесам.
Поездив по давнишним донским казачьим поселениям, по так называемому Старому полю, царские стольники возвратились в Москву ни с чем.
Мишка Сазонов хоть и был прирожденным казаком, но так беден, что домовитые казаки относились к нему с явным пренебрежением и считали гультяем. Бедным казакам жилось в Черкасском городке не сладко. Приходилось кусок хлеба добывать в тяжком труде. Уже несколько лет подряд Сазонов работал старшим табунщиком у Ильи Зерщикова. Лошадей у Зерщикова было много, голов под семьдесят. Кони добрые, все более аргамаки[30]. Хлопот и дел табунщикам всегда было много. Надо было зорко следить за тем, чтобы кони не дрались, не заходили далеко. В случае набега калмыков или татар надо было вовремя укрыть лошадей от грабежа. А поэтому Мишка с весны до поздней осени не слезал с седла, скакал по степи с длинным кнутом в руке и ружьем за спиной, охраняя табун.
В ведении Мишки находилось еще семь табунщиков – беглых крестьян из разных губерний России, бежавших на Дон от своих помещиков в поисках вольной жизни и теперь попавших в кабалу к Зерщикову.
Жили табунщики в ветхом курене на берегу небольшого озерца, окруженного редкой цепью мохнатых верб. В их густых кронах поселились ночные певуны, и с вечера до утра маленькое озерцо, как звонкий бубен, гремело перезвоном и присвистом соловьиным.
В один из воскресных дней табунщики, оставив лошадей под присмотром двух своих товарищей, сели на берегу озера вечерять.
В вербах птицы крикливо болтали на все голоса. В терпко пахнущей молодой траве шуршали ящерицы, по озерцу в поисках пищи хлопотливо сновали дикие утки и гуси. Поднимая каскады радужных брызг, о воду билась крупная рыба…
Солнце, побагровевшее и отяжелевшее, медленно клонилось к закату. Длинные тени от верб легли на воду. С озера потянуло вечерней прохладой. Между стволами древних верб возникал мрак. Отсвет закатного солнца воровато зашарил по стволам и корням деревьев, словно что-то разыскивая. И вот, как будто найдя то, что так долго искал, он радостно затрепетал на густых темных верхушках верб, зажигая их багрянцем…
Все больше и больше темнеет степь, и все гуще воздух наполняется ароматом цветов и сочной травы…
Где-то в гущине ветвистой вербы, засыпая, в последний раз прозвенел зяблик и затих. Ему живо отозвалась малиновка, но, не получив ответа, также замолкла. А дятлы, усаживаясь на ночь, все еще торопливо о чем-то болтали, словно делясь впечатлениями дня…
Тревожно заплакал нежный голосок иволги. Становилось все тише и тише… Замолкли птичьи голоса. Замерли в настороженном ожидании вербы. Притихло озеро. Все молчит, вслушиваясь в беззвучную жизнь теплого бархатного вечера…
