Конец эпохи Эдо - страница 70

– Ааааааа, горит, горит. Чертов чай, все горло расплавил…– Чуть ли не плача и по-куриному взмахивая руками как крыльями, верещал он. Ну что сказать, сам виноват, теперь то может, будет поспокойней и болтовни станет меньше.

– Какая напасть, сначала иноземцы проклятые, теперь горло. Проклятье, это проклятье, меня прокляли. Меня же могли проклясть, а, Аки? Говори, ты же монах! Ааай, кажется, у меня язык немеет. Аки, друг мой посмотри!…– Блея, от не на шутку разразившегося волнения, он с настежь раскрытым ртом бросился ко мне, еще и иноземцев своих вспомнил, теперь весь день будет лить слёзы.

Сейчас бегает, ошпарив свое горло, до этого бегал как ошпаренный, когда увидел злосчастные картины чужестранцев. Если верить его словам, пару месяцев назад его единственный друг пригласил погостить к себе в *. * – небольшой портовый город, живущий за счет ввоза всевозможных товаров, разумеется, в таком случае всегда появляются структуры, игнорирующие заглавную букву закона. И под их чутким контролем, в тесных ящиках и широких скрипучих бочках, нередко прячется нечто неожиданное. Минору с другом, которого, по моему удивлению он ни разу не унижал за спиной, прогуливались по шумному порту, как галки озираясь вокруг, в поисках того, на что можно накинуться, и утащить в свои гнезда в цепких лапах. На самом деле совершенно не важно, что именно прикупил Минору в порту, в лучшем случае, эта безделушка нашла бы достойное место в грандиозной коллекции хлама экспрессивного художника, в худшем он бы ее попросту потерял. И это была бы вполне рядовая прогулка, если бы друзей не занесло в старенький, подгнивающий портовый склад. Некоторые местные моряки, прекрасно понимающие, что в корабельных трюмах провозится не только то, что было заявлено в документах, прибывая в порт превращаются в скрытных и ушлых торгашей, заинтересованных в том, чтобы прямо тут продать часть неучтенного товара, пока он еще тепленький, не забывая конечно отдать, большую часть суммы, «на улучшение жизненных условий хозяина порта, и большинства местных чиновников и бандитов, что в обшем-то одно и то же». Один из таких, «предпринимателей» осторожно схватил друга Минору за руку, и певучим, развеселым голом, навязчиво предлагал пройти посмотреть диковинные товары.

Полумрак портового склада был хитрой ширмой, за которой скрывались вещи, которые нельзя было увидеть, ни на местных городских рынках ни в маленьких лавочках с торговцами работающими казалось бы с рождения и до самой смерти, становящиеся за долгие годы, практически членами семьи любого горожанина пришедшего за козьим сыром или рулоном ткани. Для многих представителей нашего поколения особенно желанно прикоснуться к любому мусору, лишь бы он только пересек океан, приплыв к нам с «большой земли». Как-то встречал мальчишку хвастающегося затертым кулоном, являющимся по своей сути камнем на веревочке, ничем не отличавшимся от любого другого камушка валяющегося на наших побережьях. «Это Гуландский камень» восторженно кричал он. Ну «Гуландский» и ладно, лучше б он им особо не светил, а то непременно насобирает подзатыльников и мигом простится с любимой вещицей. Продажа иностранных товаров у нас до сих пор находится под строжайшим запретом, если поймают, можно и головой ответить, правда, деньги пока еще весят больше закона, поэтому чаще такие прегрешения успешно смываются щедрой взяткой. Самураи по всей стране очень любят рассуждать про любовь к родине, и о превосходстве всего «нашего», но насколько я знаю, как раз они и есть главные покупатели и ценители, иностранщины. Им и наказания никакого не будет, если сильно выставлять на показ не будут конечно. А все казни за торговлю «привозным», проводят, чтобы выбить из простых людей это губительное любопытство, и любую возможность прикоснуться к разрушающей вековые устои чужой тлетворной культуре.