Девушка демонстрировала асаны. Осваивали их постепенно, без боли. Знакомились с двадцатью четырьмя правилами приема прасада – чистой, божественной пищи. Разучивали мантры.
Мастер, Шри Раманатх Сатья Авалачитхвар, говорил о медитации, пранаяме и дхиане, – вещах хоть и сложнейших, но ведущих к полному просветлению, и доступных, притом, любому.
Ему нравилось вести здоровый образ жизни, загорать под кварцевой лампой. Он отпустил длинные волосы и на занятиях закалывал их на макушке в большой пучок. Новые ученики смотрели на это с уважением. Было здорово! У каждого, – на этом особо настаивал мастер, – уже в настоящий момент, наличествует полная свобода. И потому – свой особый путь. Шива – в каждом живом существе. В сущности – и в неживом тоже.
Поэтому, что бы с нами не происходило, – все путем!
А курение, кстати, у кого оно уже наличествует в настоящий момент, вполне может стать неким этапом, через который проходит садху в своем непостижимом, блистающем восхождении!
За несколько лет преподавания Трика-Йоги в Брюсселе, учитель освоил и французский.
– Шри-Бхагван! – восторженно восклицал он, – с ударением на последнем слоге.
Лицо было разбито, – очевидно, ударом ноги. Прокушенный язык распух во рту и едва шевелился там наподобие засыхающей на песке полудохлой рыбы. Челюсть словно бы покинула свое место и, казалось, отодвинулась немного вправо. Он попытался сплюнуть какие-то сгустки, но это вызвало лишь невыносимую боль.
Болело и в боку – при каждом вдохе. Видимо, были повреждены ребра. Одно лишь выпало из памяти: как прополз те несколько метров до асфальта.
Он снова бросился к автобусу, но там было полно индусов. Они вытаскивали из раскрытых багажников свое барахло: бесформенные узлы и затертые чемоданы с подвязанными к ним тюками и разноцветным тряпьем. На крыше уже сидели, – и кидали оттуда прямо в руки.
В глянцевитом стекле он разглядел нечто жуткое. Длинные волосы свалялись в безобразные космы. Левая щека распухла, из незакрывающегося рта свисала нить слюны. Бледный, весь в потеках грязи лоб пересекал багровый рубец. Нос же был рассечен чуть пониже переносицы, оттуда сочилась бесцветная жидкость.
В руках он держал носки.
Вокруг станции слонялись какие-то дети. Особенно, как ему показалось, неухоженные и грязные. При появлении автобуса они моментально сбивались в кучу и кидались к передней двери. В остальное время сидели или стояли неподалеку, бросая по сторонам озабоченные взгляды. Он пытался думать: «Каспер, наверное, уже проснулся, но может, еще спит. Если уже заметили, что его нет, то, верно, звонят во все колокола. Только вряд ли знают, где именно все было, когда именно он… когда…»
От невыносимой жары мутилось в голове. Мучительно хотелось пить. Тело облепила серо-желтая пыль, постоянно вздымаемая множеством ног.
«Вот уже скоро 11 часов, как во рту ни гребаной капли воды», – время он определил по часам, висевшим на станции, когда сделал первые попытки заявить о своем бедственном положении.
Когда пришли те трое и стали раскочегаривать печь, да сыпать муку в сверкающий двуручный котел, он, набравшись сил и решимости подошел было к ним и. Невыразительные звуки, вылетавшие из его рта, сперва не вызвали у занятых работой людей никакого интереса. Затем один из них поднял голову, но тут же снова погрузил взгляд во внутренности котла.
В конце концов они оставили работу и с угрюмыми лицами стали что-то внушать ему, выразительными жестами указуя на дальние кусты.
