Слепаков сообразил быстро, что надо делать. Полез во внутренний карман плаща, шагнул поближе и ударил Кулькову стамеской в бок. Старуха охнула, покачалась немного и стала валиться. Он оттолкнул это толстое обмякшее тело в толстом пальто. Кулькова села, прислонилась к контейнеру, зажмурилась. Слепаков огляделся. Никого. Далеко кто-то брел со стороны бульвара. «И собак своих не выгуливают из-за дождя», – язвительно подумал он.
Подойдя к подъезду, Слепаков набрал код домофона, поднялся в лифте на свой этаж. Выглянул осторожно, подобрался к двери. Достал ключи, открыл и оказался у себя в квартире. Но прежде уютная обстановка казалась теперь чуждой, гнусной, враждебной. И запасной криминальный футляр от Зининого аккордеона – в нем тоже, видимо, проносились наркодозы из салона аргентинских танцев. И несколько номеров оппозиционной газеты, которую так аккуратно покупал Слепаков. И слишком громко, нарочито тревожно тикающие часы на стене. Он схватил, что попало под руку (это были его домашние тапочки), и бросил в часы. Затем подкрался и выглянул через окно во двор. Какие-то жильцы маячили уже вблизи дома – с собаками и без собак. Вот отъехала и заскользила машина – синяя блестящая раковина «пежо», потом темно-красные «жигули». Вообще, машин у дома немного, разъехались. Он вспомнил и посмотрел на часы: десять минут одиннадцатого. Ручные его часы стояли, забыл завести.
– Дзы-и-инь! – сильно, четко и ярко прозвонил телефон.
«Они! Узнали все-таки… Но – нет, не пойду, дудки…» – сказал себе Всеволод Васильевич и вспомнил про повестку, которая должна находиться в почтовом ящике. Телефон прозвонил несколько раз и замолчал. Всеволод Васильевич продолжал лежать, задремал. Тихо шептала тишина, мирно тикали часы.
Вдруг что-то клыкастое грызнуло его изнутри под ребра. Он взлетел на кровати, как на батуте, подбежал и встал у окна. Внизу он увидел милицейский автомобиль. Из него вылезли капитан Маслаченко, одетый в штатское, и другой, тоже молодой (еще моложе) и тоже без формы. В форме был толстый милиционер восточного типа с автоматом на груди.
Желудок Слепакова свела судорога, поразил его временный паралич рук и ног. О нем знают. Обо всем. И про ведьму Тоньку Кулькову. Сейчас возьмут. Крышка!
Тем временем Маслаченко и молодой кряжистый опер подошли к подъезду. Толстый с автоматом остался у машины, высунулся шофер. Из-за другого угла выехала «скорая помощь».
«А… – подумал Слепаков. – Это к Хлупину. А может быть, уже вызвали к Кульковой!»
И тут забил безумно и часто медный набатный звон в ушах. Нет! Ни за что! Не сяду! Чтобы я, сотрудник спецпредприятия особого профиля, пенсионер по выслуге лет – и в камеру? Перебьетесь, ребята!
Слепаков бойко затопал по кухне и комнате грязными от растаявшего снега башмаками. Бежать на крышу… Но там, на шестнадцатом, люк на замке. Слепаков сбросил на пол кепку, плащ и пиджак. Схватил молоток (тяжелый, крепкий), вылетел из квартиры, оставив открытой дверь. Остановился. Внизу загудел лифт. Маслаченко поднимается… А другой быстро бежал по лестнице на перехват.
Слепаков преодолел по лестнице четыре этажа вверх с той скоростью, какая была ему подвластна лет двадцать назад. Бросился к висячему замку, стал по нему лупить. Замок не поддавался. Гул стоял во всем подъезде, металлическими шарами отскакивая от стен. Милиционер бежал по ступенькам вверх изо всех сил: были слышны топот и тяжелое дыхание. Гудение лифта приближалось.
