Читать онлайн Владимир Паркин - Конкиста по-русски

© Паркин В.П., 2012

© ООО «Издательский дом «Вече», 2012

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Утро первого октября 1911 года поручик Кудашев Александр Георгиевич встретил на Красноводском кладбище. День только начинался, обещая быть жарким и пыльным. К могиле отца поручика провожал бывший подчиненный покойного Кудашева-старшего – вахмистр жандармерии Сурков.

– Жалость какая, ваше благородие! – сокрушался Сурков. – Всего ничего, на пять дней не успели к похоронам. Но не сомневайтесь, все было по чину: и прощание в офицерском собрании, и отпевание в храме, и кресты на подушечке, и воинский салют троекратный вашему батюшке! Обед поминальный был, честь по чести, в офицерском собрании. Все начальство – от уездного до портового – с женами, купцы местные и астраханские, туркменские баи тож… Из Асхабада начальник был, венок привез, о вас спрашивал.

– Кто именно, не вспомнишь?

– Из наших. Его высокоблагородие подполковник князь Дзебоев Владимир Георгиевич. Сами, верно, знаете. Они с вашим батюшкой, если слышали, и турецкую вместе прошли, и в ахалтекинском походе поучаствовали…

Красноводское православное кладбище ничем примечательным не отличалось от иных, подобных ему, провинциальных погостов необъятной России. Деревянные кресты, холмики, аккуратные оградки, лишь кое-где каменные плиты с вырезанными крестами, именами и датами рождения и смерти.

По главной аллее рядами росли акации. Несмотря на октябрь, деревья еще не обрядились в осенний наряд – Туркмения! И не просто Туркмения – Красноводск. Здесь жарко, почти всегда ветрено и плохо с пресной водой. Вот и сейчас кладбищенский сторож из большой жестяной лейки поливает дорожки, носит ведрами воду из неглубокого бассейна и льет по полведра в подножие каждой акации…

– Пришли, ваше благородие. Вот она, могилка. Вы побудьте тут, а я вас на квартире подожду, за водой схожу, чаю вскипячу.

Свежий холм серо-розовой глины вперемешку с каменной галькой. Православный крест с аккуратно вырезанной овальной доской, прибитой посредине. Свежеоструженная сосна креста «плачет» прозрачными янтарными каплями смолы. На доске каленым железом выжжен крест Святого Георгия и надпись кириллицей: «Кудашев Георгий Александрович, 1853—23.IX.1911». На кресте, на оградке – несколько венков восковых цветов, перевязанных георгиевскими лентами и серебряным галуном. Рядом – вторая могила, земляной холм убран под «голгофу» – надгробие красного кирпича. Потемневший крест также с овальной доской: «Кудашева Надежда Емельяновна. – XII.1905». Обе могилки обнесены новой оградкой, внутри оградки – скамеечка, низенький столик, за которым можно помянуть представившихся добрым словом и рюмкой водки. Этот обычай не сегодня родился и не завтра будет забыт.

– Вот и я. Мама, папа… Я вернулся. Живой…

Молодой Кудашев узнал о смерти матери еще во Владивостокском военном госпитале, получив от штабного писаря отцовское короткое письмо. О смерти отца – час назад, только переступив порог Красноводского уездного жандармского отделения, начальником которого еще девять дней назад был ротмистр Кудашев-старший. Сейчас, стоя у родительских могил, Александр вдруг осознал, что эти земные материальные атрибуты потустороннего мира, поглотившего родителей, для него не имели никакого значения… Ему не привелось увидеть ни отца, ни мать мертвыми. Они остались для него живыми. Слез не было.

Кудашев вздохнул, вынул из кармана несколько яблок и горсть конфет, купленных на привокзальном базаре, и аккуратно разложил скромное угощенье на столике. Такой «помин» не пропадет, бедный человек или вездесущие мальчишки порадуются поминальным яблочкам.

Он встал, одернул гимнастерку, подтянул ремень, надел было, но тут же снял форменную фуражку. Огляделся. Невдалеке, у соседней могилки, женская фигура в траурном платье. Черная шляпка с короткими полями, черная вуаль, белый платочек прижат к глазам. Плечи подергиваются в беззвучных рыданиях. Александр Георгиевич отвернулся. Руки сами вынули из нагрудного кармана портсигар. Скрипнула дверка ограды. Женщина в траурном платье выходила на аллею акаций. Заторопившись, оступилась и на секунду оперлась об оградку Кудашевых. Александр Георгиевич молча поклонился. Ему не ответили. Маленькая ручка в черной кружевной перчатке отпустила дверку. Кудашев успел увидеть на пальчике незнакомки тонкое серебряное колечко с камешком-бирюзой. Кудашев повернулся лицом к могилам, низко поклонился и вышел на аллею акаций.

Над кладбищем мягкой бархатно-малиновой волной проплыл удар церковного колокола. Заутреня.

Храм встретил Кудашева запахом березовых углей, а через минуту – ароматом ладана, топленого воска, звучным баритоном начавшего службу священника. Кудашев купил несколько свечей, стараясь не казаться неуклюжим, зажег и поставил свечи у бронзового распятия, куда обычно ставила свечи матушка, молясь «за упокой» дедушек и бабушек… И вдруг – словно открылась давно забытая страница из далекого детства: «Свечку зажжём, у Богородицы поставим, помолимся, пообещаем не баловаться, и у Сашеньки животик болеть не будет!»… Сами собой брызнули слезы, из груди рванулись далеко уже не детские рыдания: «Мама, мамочка моя, мамочка!»…

– Ваше благородие! Ваше благородие, вам телеграмма! Служебная, срочная! – услышал Кудашев шепот вахмистра Суркова.

Церковь пришлось покинуть.

Горячий «афганец» мгновенно высушил слезы.

Телеграмма была по-военному лаконичной: «Поручику Кудашеву Александру Георгиевичу. Срочно прибыть в Асхабад в распоряжение начальника и командующего войсками Закаспийской области. Помощник начальника и адъютант командующего подполковник Дзебоев».

– Это все?

– Никак нет. Еще почтовая карточка. Приватная. От соседки вашей. Хотела вас увидеть, не дождалась. За ней приехали на фаэтоне, увезли, – Сурков протянул Кудашеву плотный картонный прямоугольник.

На аверсе «Postcard» – репродукция с картины Василия Верещагина «Подавление индийского восстания англичанами». На обороте – несколько строк, написанных правильным школьным почерком гимназистки-отличницы: «Милостивый государь Александр Георгиевич! Я сочувствую вашему горю. Моя мама была подругой вашей матери. Мама умерла на следующий день после смерти Георгия Александровича. Я уезжаю недели на две в Асхабад к своей тете. По возвращении передам вам некоторые вещи ваших родителей. Елена».

У дома, где квартировали Кудашевы, поручика ждала казенная пролетка.

– Ваше благородие, господин поручик! Карета подана, вот билет в первый класс, поезд Красноводск – Ташкент через пятнадцать минут отправляется!

2 октября. 1911 год

Прикопетдагские равнины российского Закаспия вот уже семнадцать лет оглашаются не только стуком копыт ахалтекинских скакунов. Мощным бархатным басом путиловские локомотивы встречают и провожают каждую железнодорожную станцию на своем пути, веселыми свистками и шипением сбрасываемого пара сгоняют с рельсов забредшего порой верблюда, а то и беспризорную корову.

Вот и сейчас машинист, не щадя давления, дает гудок, потом еще один, еще и еще. К гудку присоединяется свисток: Туу! Ту-ту! Фью! Фью! Фью! Туу!

В вагонах оживление.

– Что, уже Геок-Тепе?

– Не может быть, до Геок-Тепе не меньше сорока минут!

– Да машинист, каналья, наверное, тоже принял! Душа музыки запросила!

– Господа! Господа! Смотрите – текинцы!

Пассажиры облепили раскрытые окна правого борта.

Десяток всадников с урканьем и посвистом летели на рыжих конях, обгоняя поезд. Полы красных шелковых халатов приподняты и заправлены под кушаки. На головах – маленькие круглые тюбетейки. В седлах – подростки, почти мальчишки. Минут десять-пятнадцать текинцы сопровождают поезд, показывая замысловатые трюки: то кто-то вставал на седло во весь рост, то вдруг исчезал на несколько секунд за правым боком лошади, а потом появлялся в седле как ни в чем не бывало, то срывал на всем скаку желтую кисть еще цветущего мышиного горошка.

Текинцы гикали, кричали: «Ур! Ур!». Пассажиры от души рукоплескали. Паровоз дал длинный прощальный гудок, набирал скорость. Всадники придерживали коней, отстали. Пассажиры возвратились на свои места.

Третий класс гудит песнями. За дорогу успеют надоесть и «Из-за острова на стрежень», и «Сидел Ермак, объятый думой», но все еще в великом почете были песни недавней Русско-японской войны: «Тоска по Родине», «На сопках Маньч-журии».

Плацкарт битком набит разношерстным людом. Здесь трудовой фабричный народ, рабочие-железнодорожники, военные рядового состава, но в основном крестьяне-переселенцы. Все стремятся в Закаспий, как ветхозаветные беженцы из Египта в Землю обетованную. Все надеются на лучшую жизнь, на счастливую долю. Может, у кого-то и сложится.

На сундучках и фанерных чемоданчиках, устланных газетами – от «Санкт-Петербургских ведомостей» до владикавказского «Терека» и закаспийского «Асхабада», – разложена нехитрая закуска: огурцы, помидоры, зеленый лук, свежая брынза, редиска, початки вареной кукурузы, черный хлеб. Разливается по кружечкам вино столовое номер три, водочка закусывается каспийской копченой селедкой-заломом, заедается вареной картошкой, щедро политой новым, еще не знакомым русским людям, хлопковым маслом. Проводник не успевает разносить кипяток. Здесь пьют чай и те, кто в России его и не пробовал.

Разговоры простые: о новом для переселенцах климате, о продуктивных культурах, нравах местного населения, норове администрации, правах, налогах, льготах, ссудах.

– Как? Просто, без отдачи целых сто рублей могу получить на постройку дома?

– Не на человека, на семью. И не просто так, но в случае, ежели задумаешь вернуться назад, в Россию, то будешь обязан вернуть эти деньги.

– Здорово. В России в деревне на сто рублей не дом, дворец построить можно. Я лучше денежки придержу, а дом и так построю, лучше, чем в деревне. Здесь камня и глины – прорва. Были бы руки! Ба! Так надо Ваньку нашего срочно женить! Две семьи – две «Катеньки»!

Мелкие коммивояжеры, чиновники, трудовая интеллигенция во втором классе. Здесь разговоры иные, о собственных делах предпочитают помалкивать. Темы самые занудливые: политика, мир, война, коррупция, взятки, Романовы, Столыпин, Георг Пятый, Франц Иосиф, Вильгельм Второй, Кшесинская, Толстой, et cetera…

Вагон первого класса встречает пассажиров запахом духов «Букет императрицы», горячего кофе, шоколада, дымком дорогих папирос «Герцеговина Флор».

Открывая из тамбура тугую дверь в вагон-ресторан, Александр Георгиевич Кудашев столкнулся со стремительно выходившим совсем еще юным прапорщиком от инфантерии. Резкая боль молнией пронизала левую, прострелянную с переломом кости, руку. Всего лишь на мгновение Кудашев не смог сдержать гримасу боли.