Ставская пробежала глазами текст телеграммы. «Мамка скончалась. Отпросись похороны. Варвара». Подумала: этого мне еще не хватало.
Только что вышло временное разрешение – в исключительных случаях предоставлять заключенным краткосрочные побывки. Так сказать, в порядке гуманности. Только как бы Ставской этот эксперимент боком не вышел.
Она вспомнила, что говорилось в приговоре Брысиной. Накануне свадьбы Валька убила отчима, потом кастрировала его и сама отнесла отрезанное хозяйство в милицию, будучи при этом в невменяемом состоянии. Когда допрашивали, отвечала, что ничего не помнит. Всю вину взяла на себя мать Вальки, но в прокуратуре ей не поверили. Следователь пригласил гипнотизера. Вальке оживили память, она рассказала все, как было. Ее показания, в отличие от тех, которые дала мать, были куда более правдоподобными. А спустя месяц, окончательно придя в себя, она эти показания подтвердила.
– Да не сбегу я! – вскричала Валька.
– Нам разрешены поездки только по железной дороге. А у тебя дело срочное. Надо лететь. Не дадут денег на самолет, понимаешь?
– Я с баб соберу, – отвечала Брысина.
Пошли к начальнику колонии. Там Валька упала на колени и начала умолять во весь голос. А Ставская сидела, гадая, чем закончится для нее эта сцена. Корешков выслушал арестантку с благодушным выражением лица. Потом велел ей выйти и сказал отряднице:
– Сама заварила кашу, сама и расхлебывай.
– То есть? – не поняла Ставская. – Какую кашу я заварила?
– А зачем привела? Могла бы сразу отказать. На кой черт нам эти заморочки! Вези ее теперь сама.
– Николай Кириллович, вы серьезно? – возмутилась Ставская. – А концерт? Половина номеров – из моего отряда. А если сбежит? Или чего натворит? Тут контролер должен ехать.
– Брысина – девка со сдвигом, – согласился Корешков. – Но если ехать, то только тебе.
– Значит, это как бы мое личное дело? Хотите, чтобы провалилась?
– Ну, ты ж у нас самая гуманная, самая душевная, – начальник колонии не скрывал иронии. – Тебе и лезть в эту петлю.
– Думаете, петля? – совсем по-бабьи спросила Ставская.
Корешков развел руками.
– Все от тебя зависит. Тут, как говорится, пан или пропал. Кстати, телеграмма не заверена врачом. Вдруг …
– Какой вдруг? – сказала Ставская. – Там деревушка – десять дворов, даже фельдшера нет. А мать у нее давно больна. Я читала письма. Хотя…ничего нельзя исключать. Не жалко вам потерять меня?
Подполковник посмотрел сонно, равнодушно.
– Томочка, ты же знаешь: я очень тебя жалел, но ты этого не оценила.
Деньги собрали быстро. Арестантки из отряда Ставской написали заявления. Мол, просят вычесть из их заработка пятьдесят рублей. Теперь на самолет хватало в самый раз. Но Валька сказала, что от Владимира до ее деревни автобусы не ходят, придется брать такси. Туда – обратно почти 300 километров. Пантеры переписали заявления, исправили цифру 50 на 100. Но пока то да се, день склонился к вечеру, время, когда в банке выдают деньги, вышло. Выезд пришлось отложить на завтра. Отчасти это было даже кстати.
Ставская приодела Вальку во все свое и строго предупредила:
– Не вздумай меня при людях начальницей называть.
– А как же тогда? – вытаращилась Брысина. – Отрядницей?
– Тамарой Борисовной. И не вздумай пить на поминках. Если что не так, уволят меня в момент. А мне нужно дочь ставить на ноги.
Валька ничего не ответила.
Другие начальницы отрядов подходили к Ставской, выражали сочувствие и ужасались перспективе: неужели и им придется вот так ездить, если вдруг у их пантер кто-нибудь помрет?
