– Я не просила меня ждать!
– Зато Римма Марковна просила! – не повёлся Будяк, – она тебе ужин и завтрак передала. Пирог вон испекла. Ещё тёплый.
– Пётр Иванович, – скрипнула зубами я (настроение и так было в полном раздрае), – я не желаю с тобой разговаривать. И не собираюсь приглашать домой. Если Римма Марковна что-то передала – давай сюда. Так уж и быть, заберу. Но впредь больше так делать не надо!
– Как?
– Не надо с Риммой Марковной разыгрывать эти шахматные комбинации! – вспылила я, окончательно теряя терпение, – пирог он мне среди ночи привёз! Тёпленький! Ты Нинке своей пироги вози теперь! Сюда больше ездить не надо!
– Не кричи, душа моя, люди уже спят, – Будяк привлёк меня к себе, – хотя ревнуешь ты очень мило. Мне нравится…
Мне захотелось влепить ему в глаз. Не знаю, до чего мы бы доругались, как вдруг сверху опять возмутилась Ядвига Поплавская:
– …и камушки у берега качали, и пела нам малиновка тогда, о том, о чём напрасно мы молчали…
– Вот видишь, – многозначительно заметил Будяк, – даже песня со мной согласна. Эх, Лида. Негоже так изгаляться над человеком!
Я зашипела, вырываясь.
– Лида, – вздохнул Будяк и выпустил меня из захвата, так, что я от неожиданности чуть опять не упала, – послушай меня, Лида. Я так и не понял, на что ты так обиделась. Но в любом случае, виноват я. Извини! Я, очевидно, виноват перед тобой во всём. Хотя это ещё как посмотреть. Мы же с тобой не муж и жена. И не жених и невеста. Ты мне ничего не обещала. И я тебе тоже. Но вот так получилось. Глупо. И неправильно. Мне неловко, что ты всё это увидела. Но ты сама тоже виновата. Могла же выйти тихо и сделать вид, что ничего не видела. Без всех этих разоблачений. Мудрые женщины именно так и поступают. И было бы у нас с тобой в дальнейшем всё хорошо.
Я скрипнула зубами от злости, но промолчала.
– Пойми, Лида, я – мужчина. Я – человек. И ничто человеческое мне не чуждо, – продолжал Будяк, а меня аж затрясло от злости, так, что я уже мало что соображала.
И в этот моментна освещённой от фонаря дорожке показался какой-то мужик. Он целенаправленно шел к нам в подъезд. Увидев нас с Будяком, он остановился и начал подслеповато присматриваться.
На меня падал свет из кухонного окна соседки Натальи. Будяк же оставался в тени.
– Горшкова? – вдруг спросил мужик, голос его был напряженным.
– Да, – ответила я удивлённо. – А вы кто?
– Ты что там моей жене наговорила на меня, дрянь такая? – вместо ответа зло рявкнул мужик, – теперь она со мной разводиться хочет!
– Слышь, мурло, я тебе сейчас чайник разобью, если ты в таком тоне ещё хоть слово вякнешь! – рыкнул Будяк и злой мужик моментально сдулся и перестал казаться злым. Скорее донельзя расстроенным и слегка потерянным.
– Да я что, я же ничего… – заблеял он, голос был какой-то дребезжащий, и мне стало противно.
– Что случилось? – спросила я, – какой жене и что я рассказала? Вы вообще кто?
– Смирнов, – глухо ответил мужик и закрыл лицо руками, – Гена Смирнов я. Зойка – это жена моя. Укатила на курорты, нашла себе хахаля и возвращаться не хочет…
– Как же это… – только и смогла выдавить я.
– Позвонила она мне сегодня, – издал мужик то ли всхлип, то ли вздох, и подтянул линялые, вздутые на коленках, треники повыше, – сказала, что разводиться со мной будет. А у нас трое детей, между прочим, и старик-отец лежачий… а она там с хахалем на курортах… Посиротила детей, сучка!
