И вот, как-то, уже под конец зимы, когда ночь, зимняя ночь, кажущаяся бесконечной, потому что утором еще темно, а днем, сидя в четырех стенах, света белого не видишь, а выйдя из конторских опостылевших стен на морозный, терпкий воздух, видишь, что уже стемнело, начала укорачиваться и снег стал темнеть с той стороны, куда на него падали солнечные лучи (днем, конечно же, не ночью), а на асфальте появляться лужи, подернутые тонкой ледяной корочкой, и городские больницы начали заполняться несчастными, кто, замечтавшись, наверное засмотревшись на клочок неба за крышами, поскользнулся на этом свежем льду и ударился со всего размаху о промерзший асфальт, на столе у «деда» зазвонил телефон. Звонил он как-то невнятно, глуховато. Богдан Осипович осторожно поднял трубку, словно это была змея, поднес к уху, держа на некотором расстоянии, и произнес:
– Але…
После этого замолчал, потом привстал со стула, как был в одних носках, и резанул:
– Слушаюсь! Сейчас передам!
И аккуратно, почти нежно положил трубку на рычажок.
– Тебя директор к себе вызывает, – хриплым голосом сказал он.
– Меня? – каркнул я в ответ и на всякий случай оглянулся – может там, за спиной у меня, еще кто-то стоял, но там никого не было.
– Да, тебя… Иди…
Я глубоко вздохнул, медленно встал, обвел присутствующих печальным взглядом, словно видел в последний раз, те тоже смотрели на меня с сочувствием, накинул пиджак, поправил галстук и вышел из комнаты.
Секретарша подняла аккуратную, милую головку на высокой шее, бегло взглянула на меня и, опустив глаза, продолжила разбирать бумаги и спросила холодно:
– Слушаю…
– Меня Владимир Иванович вызывал, – пролепетал я, останавливаясь в метре от ее стола и робко переминаясь с ноги на ногу.
– Фамилия…
Я назвал. Она открыла небольшую книжицу, провела пальцем сверху вниз, до самого нижнего края.
– Вы записывались на прием?
– Нет… Но мой начальник, Богдан Осипович… – я чуть не ляпнул «дед», но вовремя сдержался, – передал, что директор хочет видеть меня по срочному делу.
Хорошенькая головка отложила бумаги, подняла трубку, нажала верхнюю клавишу на аппарате и спросила:
– Владимир Иванович, тут к вам… такой-то… говорит, что вы его вызывали по какому-то срочному делу… – молчание, кинула быстрый взгляд поверх моей головы, потом взгляд скользнул на мое лицо, и дальше вниз до самых ботинок и уполз на соседнюю стену. – Поняла… Хорошо… – опустила трубку и сухо произнесла:
– Проходите… – словно часовой на посту, поднявший шлагбаум.
Ох уж эти секретари и секретарши – особый сорт людей, особая каста, чья задача прислуживать высшему конторскому сословию. А что значит прислуживать? Даже не служить, а именно прислуживать. Лично для меня подобный вид деятельности или времяпрепровождения совершенно невыносим. Для меня очень сложно быть внешним, наружным, так сказать, продолжением того, кто постоянно прячется за закрытыми дверями, ни с кем в конторе не общается, ведет какую-то скрытую жизнь, очень часто таинственную, с точки зрения сидящих за столами в тех же пределах, и о ком говорят чуть ли не шепотом, иногда оглядываясь – не моё это, но…
А интересно, она спит с ним?.. Судя по хорошенькой головке, то не без этого. Ну, да это их дело… Мне-то что с того? Не суди, да не судим будешь – поговорка хоть и ветхая, но всегда оставалась актуальной и таковой останется до конца света.
