– Я не слежу за твоими подружками, Никита, – ответила она не оборачиваясь. – Но знаешь кто точно знает? Ее парень. Можешь позвонить ему и поинтересоваться. У меня где-то был номер. Поискать?
Отвечать я не стал. Марго злорадно улыбалась, но я этого не видел, только чувствовал. Кончики ее ушей слегка шевельнулись. Хотя, может быть снова просто щурилась, глядя на солнце. Она продолжала стоять на месте и пытаться действовать мне на нервы, но вместо этого только закрывала собой красный жакет и сердитый взгляд.
В Пустом городе тоже есть школы. Такие же пустые, как и сам город. По коридорам гуляет сквозняк из раскрытых окон, носит мусор, дворы погребены под толстым слоем опавших листьев. Там тихо и уныло, но все же не так одиноко, как здесь. И, наверное, там мне самое место. Я заметил, как шевельнулся жакет, плохо скрытый курткой Марго, размахивая руками, девушка направлялась ко мне. Еще через пару секунд она, наверное, уже забежала на крыльцо, но увидела только визгливо закрывающуюся ржавым доводчиком дверь.
***
Автобусную остановку по недоразумению разместили прямо возле нашего дома, хотя вполне резонно можно было бы заметить, что это мы построили дом возле прикрытой железным козырьком лавки. Теперь скучающие пассажиры автобуса подолгу рассматривали наш недостроенный коттедж, а летом еще и слушали через открытые форточки так ветер шелестит целлофаном в окнах второго этажа. Я старался не смотреть на наш дом, пробегал мощеную дорожку в несколько торопливых шагов под любопытными взглядами из автобуса. Какой несчастный тут живет и почему хотели знать многие.
В прихожей стоял горький запах жареных пельменей. На вешалке висел красный жакет и впитывал запах. Я набросил свою куртку поверх и подхватив рюкзак заспешил к лестнице в единственную жилую комнату на втором этаже – мою комнату. Из приоткрытой двери на кухню доносилось шипение масла, вода мощной струей била в железную раковину по немытым тарелкам. Железная вилка скребла по дну сковородки под тихую ругань.
– Никита, ты?
Я вздохнул, на секунду задержался на лестнице.
– Я, пап.
Продолжения диалога не последовало, только тарелка стукнулась о поверхность стола. Значит обед готов.
Я прошмыгнул в свою комнату, запер дверь и скинул рюкзак на плохо заправленную кровать. Тут был вечный полумрак и прохлада. Желтая крона тополя уткнулась в мое окно полулысыми ветками, скреблась по стеклу и прятала от меня свет. В другой стороны стекла на нее смотрели старые выцветшие новогодние наклейки, еще бодрая летучая мышь из черной бумаги и частично работающая гирлянда, которую я забыл снять, а теперь уже как бы это было бессмысленно. На подоконнике пылились учебники, которые я так ни разу и не открыл. Рядом зачитанный и ощетинившийся закладками томик Эжена Франца «Листопад». За тридцать второй страницей притаилась обернутая в листок с постыдным стихотворением фотография.
Марта сказала бы, что мне пора тут прибраться. Если бы она поднималась сюда и, если бы я пускал ее дальше порога. Но на моей двери будто гипнотическими невидимыми чернилами было написано – «Марте не входить! Папа, тебя это тоже касается». Марта, чувствуя незримую надпись, следовала указанию. Отец читать такое не умел и настойчиво барабанил в дверь, словно почтальон, который стучит и звонит, зная, что его и в первый раз прекрасно услышали, просто так надо. Из отца вышел бы прекрасный почтальон не работай он водителем в какой-то конторе на окраине города.
