Дважды Катя приносила ему молока и дважды оставляла на столе, понимая, что иногда здоровый сон полезнее любых лекарств.
Только к вечеру, до смерти уставшая, девочка вспомнила о непрополотой грядке и поплелась в огород, представляя, как будет в сумерках отыскивать сорняки между многочисленными листьями моркови.
Кто хоть раз в жизни полол, поймет, о каких трудозатратах идет речь.
О, чудо! Из взрыхленной земли молодцевато торчали хорошо и, главное, правильно разреженные морковины. Сорняки густо закрывали межрядную тропинку.
– Эт-т-то ч-ч-что?
Да, буквы в Катиной речи двоились, троились и множились. Тут любой начнет заикаться.
Никто, конечно, на эту чечетку не ответил.
Катя проследовала вдоль грядки. В самом ее конце она увидела небольшой букетик васильков и вырезанное из какой-то открытки сердечко. Ей мгновенно вспомнились утренние ромашки, а также неопознанный шум под окном как раз в тот момент, когда мама просила прополоть грядку. Краска хлынула в лицо. Из груди вырвался писк, способный составить конкуренцию вокализациям охрипшего Соловья. Катя быстро, словно боясь, что кто-то перехватит послание, нагнулась и схватила букет. Прижала к животу и со счастливой, глуповатой улыбкой понеслась домой.
Она уже засыпала, когда из кустов, в которых переминалась с копыта на копыто Зорька, послышалось довольно громкое покашливание, затем мычание и наконец:
Любовь? Ко мне? Не верится. Пора?
Ждала давно и, кажется, готова
Прочесть всеоживляющее слово —
Короткий росчерк вышнего пера.
Катя приподнялась на локте, потянулась всем телом к звуку. Это были стихи! И они на все сто процентов совпадали с ее настроением!
В тот же момент из окна второго этажа раздался голос Соловья, успевшего-таки усвоить несколько стаканчиков Зорькиного молочка:
Скажи, любовь, кем в дом ко мне пришла —
Хозяйкой или гостьей на минутку?
Одно молю: не окажись ты шуткой.
Вокруг хватает подлости и зла.
И глухо, мечтательно, из коровьего хлева пророкотал драконий бас:
Любовь, скажи, как выбрала меня
Из юных звездноглазых миллионов?
Не ведаю пока твоих законов,
Но в холод ты добавила огня.
Катя вскочила, подбежала к окну, высунулась так, что чуть не выпала в мокрую от росы траву, хотела выкрикнуть, но постеснялась. Она зажала руками пылающие щеки и прошептала:
И я в ответ затеплила свечу.
Входи, любовь, тебя узнать хочу.
Глава 5
Бакалейно-авиационная
Прошла неделя. Было бы опрометчиво утверждать, что Катя всю неделю трудилась. Не остались без должного внимания ни купания в речке, ни вылазки по грибы-ягоды в одиночестве и с друзьями, ни болтовня на завалинке.
Соловей за это время пошел на поправку.
На самом деле никуда он не ходил. Лежал целыми днями в комнате или в гамаке и попивал молочко.
Горыныча же не переставали мучить зубные боли, к которым очень скоро добавились муки голода.
Попробуйте прокормить молоком гигантского динозавра с крыльями – и мигом все поймете!
В один из дней Катю окликнул Соловей.
– Иди сюда. Поговорить надо. По-моему, наш змей не в себе.
– Да? А в ком?
– В мыслях. Пагубных.
– Откуда такие выводы?
– Мне его поэзия перестала нравиться. Категорически! Дрянь какую-то строчит. Сплошная бакалея с гастрономией. Лучше бы о любви писал.
– Так он о ней и клепает свои опусы, – усмехнулась Катя. – Любовь многогранна!
– И какая грань из него выперла?
– Горыныч зубы еще не долечил. Ему есть охота. Смотри, как похудел!
Вообще-то змею хотелось не просто есть, а жрать. Смысл один, эмоциональная окраска разная. Но это слово писать в культурной книжке некультурно, вот и пришлось найти синоним.
