Люди ушли, а животные остались. И, как выясняется, живут и по своему благоденствуют в образовавшимся после аварии мире без людей. Больше того, как это, на первый взгляд не удивительно, но природа и животный мир расцвели и наполнились живностью. Из соседних районов в зону отчуждения пришли медведи, рыси, волки и лоси. В реке заплескались рыба. Нет, это не благотворное влияние радиации, она как и прежде – смертельна для всего живого и для диких зверей в первую очередь. Расцвет природы – результат отсутствия человека. Человек снял свой, говоря языком науки, страшный прессинг и природа ожила.
Ученые, ведущие непрерывный контроль за всем, что происходит в зоне отчуждения, с удивлением убедились, что в ней под влиянием страшного заражения монстры и мутанты не рождаются, а разнообразная живность от фазанов и зайцев, до кабанов и лошадей, включительно, не вырождается и не умирает от лучевой болезни. Почему? Разве на них не действет радиация? Наверняка действует! И еще как! Вот только последствия заражения не успевают проявиться, поскольку век животного на воле в природе – много короче, чем в неволе у человека. Например, редкий кролик ухитриться не попасть в зубы к лисе или волку в течении года – от силы двух, а рекорд долголетия кролика в клетке у человека 19 лет. Давно доказано: домашние животные живут в разы дольше, чем их дикие собратья.
– И живут совсем по-другому! – добавил мой знакомый фермер, у которого на подворье какой живности только нет. – Я – человек, кормлю, пою, обмываю, согреваю, защищаю, охраняю, лечу свиней, коров, кур, индюшек, овец, коз и прочию животину – днем и ночью. По 16-18 часов в сутки. Здесь всё моим трудом и тяжким потом существует и неплохо живет. Домашнее животное не знает никаких забот – только ешь, пей, да размножайся. Живет оно дольше и несравнимо комфортабельней, чем в природе. Вот за мои труды и за свою барскую жизнь со мною, оно в срок и расплачивается тем, что у него есть – молоком, шерстью, мясом…
У моего друга и земляка замечательного поэта Виталия Калашникова есть такое стихотворение:
Приехали гости – пойду зарублю петуха.
В таз рухнет осенний букет, перепачканный кровью,
Я сплюну с досады, ругнусь, чтоб никто не слыхал,
И к речке сойду по тропе, занесенной листвою.
Неужто навеки жизнь будет не жизнь, а живот?
Я вновь задохнусь от внезапно нахлынувшей злобы.
Неужто наш дух никогда эту цепь не порвет,
Которой он связан, как пес, с конурою утробы?
Ведь я до сих пор разволнован грехом пустяковым.
Но что же мне делать, не смог я придумать опять.
Делянку щипать? Чтобы снова шипели чертковы:
«Не стыдно ли вам комара на щеке убивать?»
И трону я травы рукою, и вновь удивлюсь,
Что в мяте и доннике сердце стучит молодое,
И если ты скажешь, что это – мой собственный пульс,
Отвечу: «Конечно». Но мне станет скучно с тобою.
В одном интервью, на вопрос "Почему именно это место – нижнее течение Дона – Вы считаете своей Родиной? " Виталий ответил совершенно неожиданно: – Потому что я тут везде. Здесь лежат мои предки – из них трава выросла. Траву ели коровы, на их молоке я возрос. Выросла пшеница – это мои деды меня собой кормят! Вон меня комар кусает, а комара проглотит сазан, а я сазана в Дону поймаю… и так далее… Родина – потому, что это я и всё, что вокруг меня здесь живет и вертится!" Так про какую же неразрывную цепь написал он своем стихотворении?
