– Говори.
– Когда ты будешь снаружи…
– Да?
– Мне было бы приятно, если бы ты нашел время написать пару заметок в блокнот, который я дал тебе. А еще лучше, если б ты вел дневник.
– Хорошо.
– Ты увидишь интересные вещи. Иногда пугающие, но все же интересные. Наступающие времена опасны для науки, и мы должны сделать все, чтобы она пережила их. Поэтому любое наблюдение должно казаться тебе важным; я попросил бы тебя записывать все необычное, что ты увидишь или подумаешь, чтобы поделиться им с теми, кто прочтет это.
– Сделаю. Ладно. Мне пора.
Максим кивает. Потом испытующе смотрит мне в глаза.
– Ты взял радио?
– Я не люблю музыку. Она отвлекает меня. А снаружи нельзя позволять себе отвлекаться.
– Ты прекрасно знаешь, о каком радио я говорю. Возьми его.
– Хорошо.
Максим чешет голову. Плечи его лабораторного халата покрываются перхотью.
– Я заметил, что ты не положил в рюкзак Евангелие. И снял со свитера крест.
– Там, куда мы идем, Евангелие и крест могут оказаться не в почете.
– Но на свитере он все равно заметен. Видишь? Там, где был крест, черный цвет темнее. Он как будто оставил отпечаток. И Евангелие тоже еще в тебе.
– Может быть…
– И все же не знаю, достаточно ли этого. Говорят, что некоторые создания снаружи способны читать мысли.
– В таком случае, я постараюсь не думать.
– Это хорошо удается солдатам. Не знаю, способен ли на это ты.
– Посмотрим.
– Да. Посмотрим. Значит, прощай, Джон?
– «Прощай» – слишком драматично. Я предпочитаю по-итальянски: чао.
– Значит, чао, Джон.
– Чао, Максим.
Я надеваю рюкзак, выхожу из комнаты, бывшей моим домом все эти годы, и не оборачиваюсь. В ней для меня ничего нет. Там мой друг, это правда. Но дружба – это вещь, которую носишь в себе, в сердце. Как ностальгию и раскаяние. Если хочешь выжить в этом ужасном новом мире, необходимо заставлять себя думать, что это так. Что чувства – это огонек, горящий в сердце. Если будешь оборачиваться, если будешь искать в памяти людей и места, которые были тебе дороги, ты рискуешь превратиться в соляной столб, как жена Лота в Библии.
Я с трудом поднимаюсь по ведущей к выходу лестнице.
Рюкзак давит на спину. Лямки натирают плечи. При этом мой груз – ничто по сравнению с тем, что тащат солдаты Швейцарской Гвардии, помимо гигантских рюкзаков несущие на себе оружие и бронежилеты. На их головах каски американского типа и очки ночного видения. У меня есть такие же, они висят на крючке моего рюкзака. Я поправляю ремень своего «шмайссера», пытаясь надеть его, как остальные. Я представления не имею, как им пользоваться, но предполагаю, что рано или поздно кто-нибудь мне это объяснит.
Какой-то человек с разбегу толкает меня в спину, и я ударяюсь о стену.
Из-за рюкзака я теряю равновесие и грохаюсь на землю. Шлем падает с меня, откатывается к противоположной стене.
– Лыжню! – кричит Карл Бун, пробегая мимо меня с издевательским хохотом.
Это он толкнул меня. На нем столько оружия и вещей, что солдат занимает больше половины ширины коридора. При этом, проносясь к выходу, он гарцует, как породистый конь. То, что он может бежать со всей этой тяжестью, кажется мне невероятным.
Капитан Дюран останавливает его на лету.
– Стоять, солдат!
Бун встает по стойке «смирно», мгновенно перейдя он беспорядочного движения к абсолютной неподвижности.
– Так точно, капитан!
– Куда ты, по-твоему, идешь?
– Так точно, капитан, наружу!
– Перестань разыгрывать из себя клоуна, Бун.
