Дюран указывает рукой на снежную стену впереди. Потом стучит указательным пальцем по моей груди.
– Проверяйте дозиметр каждые пять минут. Вы сделали это?
– Нет.
– Покажите.
Капитан приподнимает пластиковую панель, подвешенную к левому карману моего анорака.
– Бояться нечего, – заключает он, – все в норме. Запомните – каждые пять минут.
– Надеюсь, вы знаете, куда мы идем.
– Будьте спокойны. Это там, впереди. Осталось немного.
Я киваю, но Дюран как будто колеблется. Как будто бы он хочет сказать что-то еще. И еще он смущен.
– Святой отец, я хотел спросить…
– Да?
– Не могли бы вы помолиться? Я хочу сказать, среди нас нет добрых христиан, но мы все думаем, что от молитвы хуже не будет.
Я смотрю на него. Киваю:
– Хорошо.
Я воздеваю руки. Закрываю глаза. Колючий снег тает на моем лице, стекая по щекам, как слезы.
– Господь, всемогущий отец, мы вверяем свою жизнь твоему милосердию. Мы надеемся на твою защиту, вступая в долину смертной тени. Не откажи нам в Своем благословении и даруй нам силу своей могучей длани. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
«Амен», – бормочут вокруг меня. Но первым, что я вижу, открыв глаза, оказывается лицо Карла Буна, насмешливое и издевательское.
– Прекрасные слова, святой отец. Действительно прекрасные. Признаюсь, что, когда вы сказали вот это вот насчет долины смертной тени, я, чтоб не сглазить, схватился за яйца[32], но в целом это было очень даже неплохое выступление.
– Хорошо, – вздыхает Дюран, покачивая головой. – Постараемся продолжить путь. Спасибо, отец Дэниэлс.
– Не за что.
– А ты, Бун, постарайся держать при себе свое мнение. Оно никого из нас не интересует.
Не прибавив ни слова, Дюран поправляет на плече свой автомат.
– Идем.
Мы двигаемся вдоль почерневшей от копоти стены.
– Куда мы идем? – спрашиваю я.
– На небольшую разминку, – скалится Бун.
После этого он уходит вправо, и его фонарик освещает очередную машину. Очередную могилу.
Вскоре он исчезает в метели. Диоп, не говоря ни слова, занимает его место справа от меня. Повязки, которыми замотана его голова, похожи на головной убор туарега[33].
Я чувствую беспокойство, находясь среди людей, которых еще не знаю, в которых совсем не уверен. Меня тревожит то нахальство, с которым они встречают неизвестность. Одна только мысль о том, чтобы находиться здесь, снаружи, среди ядов и опасностей ночи, привела бы в ужас любого нормального человека. А эти солдаты, эти наемники – они ведь именно наемники, – шагают себе по открытому пространству со спокойствием, в котором есть даже что-то абсурдное.
Несмотря на уверения капитана Дюрана, мы идем долго, двигаясь в потемках, как световой червь. Мы идем по опустошенной земле, и в чуждом пейзаже даже звук наших собственных шагов вызывает тревогу. В течение получаса мы продвигаемся гуськом, и каждый следует за светом фонарика впереди идущего, полагаясь на то, что самый первый знает, что делать и куда идти. В какой-то момент, когда мы, может, преодолели пять миль, а может, прокружили все это время на месте, насколько я знаю, Бун возвращается ко мне, передвигаясь с осторожностью.
– Вы слышали, святой отец? – спрашивает он меня по-немецки.
Я автоматически отвечаю ему.
– А, так вы говорите на моем языке!
Я мог бы ответить ему: «И на семи других». Но я только киваю в ответ.
– Я вернулся, чтобы предупредить вас, святой отец.
– Предупредить? О чем?
– Об опасности.
– Какой опасности?
