Пока же с берегами старую Лютецию Паризиев связывали наплавные переправы, вздрогнувшие под копытами коней и колесами возов, совсем как живые существа, когда на спины им вступил кортеж. Ворота крепости были распахнуты, и потомки давних негостеприимных галлов щедро устилали цветами дорогу молодого государя.
Тринадцатилетний отрок с длинными черными волосами, забранными под блистающий золотой венец, поднялся в седле, скупо и без особых эмоций приветствуя свой народ. Впрочем, радостные горожане легко списали его мрачность на пережитое горе и понятную растерянность – все-таки не каждый день мальчишке доводится принимать ликование тысяч восторженных подданных.
За монархом двигалась свита, за ней – высокие посольства, спешно прибывшие в Париж, чтобы поздравить юного кесаря. Первыми в кортеже выступали посланцы святейшего Папы Стефана II.
Толпа одобрительным шушуканьем встречала кардинала Гвидо Бассотури – легата его святейшества. Моложавый статный римлянин с лицом патриция времен расцвета империи для столь торжественного случая сменил коня на открытый паланкин и уже этим вызвал восторг парижанок и смятение мужской половины населения. Раззолоченные, украшенные драгоценными шелковыми полотнищами носилки, влекомые двенадцатью мускулистыми невольниками-маврами, были в новинку для Парижа и служили предметом зависти всей местной знати. Казалось, лишь Дагоберт да его нурсийские спутники не проявили ни малейшего интереса к невиданной штуковине.
– По-моему, он злится. – Бастиан устремил взгляд к облаченному в алые одеяния святоше. – Я имею в виду кардинала.
– По-моему, он и злится оттого, что его имеют в виду, – вглядываясь в лица встречающих, насмешливо бросил Сергей. – Сперва в город не пустили, а теперь Дагоберт вместо того, чтобы бегать вокруг его папамобиля, кричать «ух-ты!» и спрашивать, как оно бибикает, лишь кивнул, будто очнулся ото сна. Ни тебе целования перстов, ни припадания к туфле – какая бесцеремонность!
Но меня вот что беспокоит. Сам кардинал вряд ли захочет марать руки, а в его свите вполне могут обнаружиться энтузиасты-мокрушники. Ты у нас менестрель, тебе закон не писан. Возьми-ка эту свору, то есть свиту, под контроль. Что за рожи, куда смотрят… Ну, ты понял.
– Честно говоря, не очень.
– Печально. Ладно, упростим задачу: когда начнется аудиенция, а свита, как ей и положено, завалит в ближайший кабак, – твое дело окопаться там раньше них. Бренчи на своей балалайке, напевай военные песни, между делом заливай напропалую, мол, кесарь без твоей колыбельной засыпать отказывается… В общем, езди по ушам и смотри, шо из этого выйдет.
– Но зачем?
– Валет, иногда ты меня удивляешь. Это что, воздух Парижа расслабляет мозги или общение
с богемским львом привело в расстройство твой неокрепший разум? Затем, чтобы послушать, кто и что у тебя будет спрашивать. А заодно и наладить связи при кардинальском дворе. При этом не хотелось бы, шоб тебя воспринимали как засланца Дагоберта, а так, мало ли, праздношатающийся свободный менестрель – нынче здесь, завтра там. Да, вот еще: перед употреблением мозгов по прямому назначению хорошенько прополощи рот вином, пусть со стороны кажется, шо ты на радостях набрался, как стекольщик. Надеюсь, от столь нетривиального употребления спиртного ты не захмелеешь.
– Я же француз! – возмутился Ла Валетт.
– Это и напрягает. Был бы из наших – не спрашивал бы.
