Рожкам и рычанью гончих, гаму небесного гона!
В далекие дали, далёко, вольны и велики,
Уходят Anser albifrons, их песни и клики
[5].
Стоял уже день, Варт прогуливался по неровному полю. Вокруг паслись товарищи по полету, выдергивая траву боковыми рывками мягких маленьких клювов, извивая шеи крутыми дужками, столь отличными от грациозных лебединых изгибов. И пока они так кормились, кто-то из их числа непременно стоял на страже, задрав по-змеиному голову. В недавние зимние месяцы, а то и в прежние зимы они разбились на пары, разбиение это сохранялось и там, где паслось семейство или целый летучий отряд. Молодая самочка, спавшая бок о бок с ним на грязевой равнине, была однолеткой. Она то и дело поглядывала на него умным глазом.
Мальчик, украдкой присмотревшись к ней, разглядел полненькое плотное тельце и приятные складочки на шее. Эти складки, как он краем глаза заметил, создавались разностью в оперении. Ряды вогнутых перышек отделялись один от другого, образуя подобие бахромы, которую он нашел очень изящной.
Наконец молодая гусыня пихнула его клювом. Она как раз была часовым.
– Ты следующий, – сказала она.
Не дожидаясь ответа, она опустила голову и тем же движением выдернула травинку. Так, кормясь, она постепенно отдалилась от него.
Варт стоял на часах. Он не знал, за чем ему должно следить, и не видел никакого врага – только и было кругом, что кочки да его пасущиеся сотоварищи.
– Что это ты делаешь? – спросила она, когда спустя полчаса ей случилось проходить мимо.
– Стою на страже.
– Да ну тебя, – сказала она, хихикнув – или правильнее сказать «гоготнув»? – Глупенький!
– Почему?
– Сам знаешь.
– Честно, не знаю, – сказал он. – Я что-то не так делаю? Мне непонятно.
– Клюнь следующего. Ты перестоял уже самое малое вдвое больше положенного.
Варт сделал, как ему было сказано, и ближайший гусь принял у него вахту, а Варт подошел поближе к гусыне и стал пастись рядом с ней. Они пощипывали траву, косясь друг на дружку бисеринами глаз.
– Я показался тебе глуповатым, – застенчиво сказал он, впервые решившись открыть птице свою истинную видовую принадлежность, – но это потому, что я, вообще-то, не гусь. Я был рожден человеком. По правде, это мой первый полет.
Она удивилась, но не сильно.
– Это бывает не часто, – сказала она. – Люди обычно стремятся стать лебедями. Последними у нас тут побывали дети короля Лира. Впрочем, насколько я понимаю, все мы из семейства гусиных.
– О детях Лира я слышал.
– Им тут не понравилось. Они оказались безнадежными националистами, и такие религиозные были – все время вертелись вокруг одной ирландской часовни. Можно сказать, что других лебедей они вообще старались не замечать.
– А мне у вас нравится.
– Я так и подумала. Тебя зачем прислали?
– Учиться.
Они попаслись в молчании, пока его собственные слова не напомнили ему кое-что, о чем он хотел спросить.
– Часовые, – сказал он. – Мы что, воюем?
Она не поняла последнего слова.
– Воюем?
– Ну, деремся с другим народом?
– Деремся? – неуверенно переспросила она. – Мужчины, бывает, дерутся – из-за своих жен и так далее. Конечно, без кровопролития, – так, немножко помутузят друг друга, чтобы выяснить, кто из них лучше, кто хуже. Ты это имел в виду?
– Нет. Я имел в виду сражения армий – например, с другими гусями.
Это ее позабавило.
– Интересно! Ты хочешь сказать, что собирается куча гусей и все одновременно тузят друг друга? Смешное, наверное, зрелище.
