Король русалочьего моря - страница 60

– Да, из Фландрии… – в его памяти вдруг всплыл вчерашний вечер, певучий голос нового соседа, перечисляющего провинции, а одновременно с этим потеплела ушибленная пощёчиной щека, и, улыбнувшись с вызовом, он поправился: – Нет. Из Нидерландов.

Дерзость ответа его собеседница либо не заметила, либо проигнорировала.

– Я тоже в некотором роде из Нижней страны, – безмятежно сообщила она ему. – Только южнее твоей. Меня зовут Мерит-Птах.

Он сморгнул.

Потом сморгнул ещё раз.

– Сколько же вам лет? – вырвалось у него прежде, чем он успел прикусить язык.

– Много, – всё так же спокойно отозвалась она, но веселье всё ещё пряталось в морщинках у миндалевидных глаз. – Очень много, наверное. Поэтому я и знаю много, и буду хорошо тебя учить. А вот будешь ли ты хорошо учиться – это уж твое дело.

Завороженный, он только кивнул.

– Скажи мне, ты хочешь научиться ради себя, всех или кого-то одного? Отвечай, не бойся: каждого приводит свой путь, но приходят все к одной цели. Но мне хотелось бы, чтобы тебе сразу было интересно.

– Мне интересно будет, наверно, всё, – осторожно сказал он. – Но нужнее всего…

– … как лечить ожоги, – закончила она. – Договорились, Ксандер. Ты же не против, если я буду звать тебя по имени?

Он помотал головой, понимая, что попросту пялится во все глаза на неё – и снова услышал её смех, и почувствовал, как сухая узкая ладонь легонько коснулась его щеки, той самой, по которой пришлась пощёчина.

– Как же вы краснеете, северяне! Никак не привыкну!

Он не мог не улыбнуться.

***

Первое, что он услышал, подходя к Башне Воды спустя два часа – два восхитительных часа того, что он решил записать в память как инициацию в профессию, – была гитара. В небольшом дворике замка звон её струн разносился на диво, а ещё – стук каблуков по камням, лёгкий, словно кто-то отстукивал ритм. Иберийская гитара, и иберийский танец, хотя во дворике, на нагретых за день солнцем камнях, сидели все его однокурсники.

И играл к тому же вовсе не ибериец, а Адриано. Он играл, вовсе не глядя на танцующих и слушающих, словно говорил наедине со своей гитарой, и пел словно вполголоса и только ей одной, хотя пел хорошо, надо было признать. И только когда Алехандра, весело тряхнув кудрями, крикнула ему прямо посередине песни, в той бесцеремонной иберийской манере, к которой Ксандер так и не смог привыкнуть, какое-то ободряющее восклицание, венецианец поднял голову с неожиданно доброй и смущенной улыбкой, будто его застали целующимся с любимой девушкой, и хоть и не посмеялись, но…

Из тех двоих, кто танцевали, иберийка была только одна. И это была Белла.

Ксандер хмыкнул, вспомнив слова Адриано про страсть: вот уж чего тут не было, того не было. Сеньора танцевала, будто сдавала экзамен – как всегда прямая, решительная и чуть поджав губы даже в напряжении. Вообще она ничего так не напоминала, как птицу, обнаружившую что-то у ног и аккуратно переступающую, чтобы никак не коснуться неожиданной находки.

А вокруг неё с гибкой грацией лебедя на воде скользила Одиль – и каждый изгиб был мягким, и каждый шаг – естественным, будто никакого другого и сделать было нельзя, и это было очень красиво, но и в этом страсти не было ни капли.

Только в середине танца они, видимо, как-то приспособились друг к другу – во всяком случае, Белла подняла глаза, улыбнулась, немного расслабилась – и наконец последнюю часть танца они уже исполнили весело и гордо, похваляясь каждая умением другой и словно празднуя друг друга.