Как она сама себя-то выносит?
Я бы чокнулся.
При виде меня маленькая взрослая девочка хмурится – вроде я оскорбляю её одним только присутствием; слишком резко и быстро вытаскивает пистолет из бака, и несколько капель растекаются жирными кляксами по моей рубашке. Конечно, это мелочь, но только в обычный день; а учитывая, откуда я только что уехал, даже чих в мою сторону сейчас воспринимался как признак агрессии и намёк на то, что оппонент напрашивается на мордобой. Впрочем, мордобоя тут хотел только я: с радостью обтесал бы кулаки до костей – может хоть после этого в груди не так бы сильно пекло. Не знаю, как я не вспыхнул спичкой, и девчонка не стала «счастливицей», попавшей под мою раздачу бонусов, накопившихся за день; роняю напоследок что-то и отдалённо не намекающее на то, насколько я в действительности зол, и прыгаю за руль тачки – чтобы поскорее оказаться подальше от людей.
Но вот что странно: несмотря на мою ярость, перед глазами всё ещё мелькал испуганный взгляд зелёных глаз взрослой малышки; но чёрт с ними, с глазами – она выпустила иголки в ответ на мою неадекватную реакцию. Заслуженно, конечно, потому что я был с ней неоправданно груб – она ж не виновата, что я родился в семье эгоистов с охреневшим самомнением – но всё же она не испугалась меня. Многие на её месте пережили бы клиническую смерть за одну только искру ненависти во взгляде, а в моих глазах полыхал настоящий инквизиторский костёр.
Храбрая малышка.
Дома первым делом избавляюсь от рубашки – пятна всё равно останутся – и падаю на пол для отжима; прямо в брюках, потому что нужно как-то избавиться от той дури, что сейчас рвала мой мозг на сотню кусков. Если не сделать этого вовремя, будут последствия – я себя знаю – но я не опущусь до уровня отца: заявляться в дом к тем, кто больше всех бесит, и вываливать на него помои своего настроения – это в его стиле, не в моём.
Но я был близок к тому, чтобы послать всё в пекло и сорваться.
Руки начинают дрожать от напряга, но я упрямо стискиваю зубы и отжимаюсь ещё раз пятнадцать перед тем, как окончательно рухнуть.
Кое-чему я у отца всё-таки научился.
Я должен быть лучше.
Сколько себя помню, мне всегда внушали, что семья Вороновых – это вишенка на торте в мире бизнеса; до наших высот добирались немногие, и не все они долго продержались на этой планке. Мы стоим на вершине мира – гордые, властные и независимые – и никому не скинуть нас с нашего пьедестала. Вот только при этом никто не уточнил, что мы прогнили как семейная ячейка, а если нет нормальных отношений изнутри – то и пьедестал продержится недолго.
А если ещё раз услышу, что я кому-то что-то должен – кое-кто вообще получит косую табуретку вместо золотого трона.
В моей жизни нет людей, которым я мог бы доверять, и, подозреваю, что никогда и не было; сейчас я этому даже рад, потому что никто не может использовать против меня информацию, которой попросту не владеет. В итоге у меня образовался закрытый клуб, в который имею доступ только я, так что устраивать вечеринки было проблематично; зато никто не запрещал мне вламываться на чужие. Я никогда не отключаю голову – просто позволяю себе немного расслабиться в компании какой-нибудь длинноногой красотки.
После изнурительных отжиманий, которые более-менее привели мозги в порядок, я принимаю душ, натягиваю спортивные штаны и заваливаюсь на диван, стараясь ни о чём не думать. Примерно двадцать минут я наслаждаюсь тишиной перед тем, как её нарушает звонок телефона. На экране высвечивается «Жарский» – единственный человек, которому я, если не доверяю, то, по меньшей мере, хорошо отношусь.
