– Тихо вы! – зашипел стоящий во второй шеренге бывший власовец Игнат, со странной фамилией Негуляйполе. – Щас доболтаетесь о фронте, шмальнет из «Вальтера» промеж глаз и поминай, как звали!
– Не шмальнет. По роже видно, что не из мясников… – задумчиво произнес номер 9001-й, один из самых «авторитетных» заключенных, по имени Лев Каневич. Между узниками ходили упорные слухи, что он был резидентом советской разведки в Италии. Каневич, словно подтверждая догадки, держался обособленно, высокомерно, и даже позволял себе не выходить на работу в шахте. Другого заключенного эсэсовцы за это убили бы в три секунды, однако Льва не трогали, выполняя, видимо, приказ начальства из абвера. Каневича примерно раз в две недели вызывали на допрос; иногда он возвращался избитый, но на своих ногах и в сознании.
– Вот это-то может быть и не очень хорошо… – с тревогой сказал номер 9009-й, широкоплечий мужчина по фамилии Соколов. – Что-то мне его рожа не нравится. На мясника не похож, конечно. На садиста с фантазией смахивает! – резюмировал он после паузы.
– Тихо ты, сокол! – опять зашипел Негуляйполе. – К нам идет, докаркались!
Франц Нойман медленно шел вдоль строя. Он мило улыбался, словно перед ним стояли не презренные рабы рейха, а старые друзья-однокашники, которых он давно не видел. Заключенные, остававшиеся за его спиной, облегченно вздыхали, провожая эсэсовца взглядом.
Полная тишина.
Лишь изредка коротко взлаивали овчарки, нарушая скрип отполированных сапог нового хозяина Эбензее. Нойман подошел к Лёне Перельману и остановился.
Строй замер.
Комендант протянул палец в кожаной перчатке к носу одессита и негромко сказал:
– Какой выразительный иудей! Ни с кем не спутаешь…
Перельман сжался. Стоявший рядом староста блока номер девять Миша по кличке Цыган, свирепо вращая белками огромных глаз, зашипел:
– Представься господину коменданту, скотина жидовская!
– Номер девять тысяч одиннадцатый! – отрапортовал испуганный Перельман, одновременно сорвав с головы полосатую шапочку.
– Гут! – коротко бросил Нойман, и Лёня понял, что сегодня его жизнь не оборвется. Немец сделал небрежный жест перчаткой:
– Лечь!
Одессит мгновенно бухнулся на землю. Короткая радость сменилась ужасом. «Все, сейчас меня убьют» … – Лёня закрыл глаза, приготовившись к смерти. Он лежал в пыли, не видя, что комендант совершенно потерял к нему интерес. И эсэсовец в упор смотрит на Якова Штеймана, по-прежнему улыбаясь.
Охранники придвинулись поближе, думая, что комендант выбрал первую жертву. Ариец вонзил остекленевшие глаза в переносицу Якова, словно кобра перед броском на добычу. Сердце заключенного билось с немыслимой силой, кончики пальцев онемели, но Штейман упорно не опускал голову, его взгляд был тверд и ясен.
– Повернись! – приказал эсэсовец.
– Налево кругом! – дублировал команду староста.
Яков, стукнув каблуками, выполнил поворот. И тут случилось неожиданное. Франц Нойман засмеялся, радостно и счастливо.
– Ком! Иди! – поманил заключенного пальцем. – Я тебя знаю. Но забыл… Как твое имя?
– Шаг вперед, представься! – зашипел Миша-цыган.
– Заключенный номер девять тысяч десятый! – произнес узник.
– Найн! Нет! – чуть поморщился Франц. – Дайне наме? Твое имя?
– Николай Ветров… – прошептал Яков.
– Гут! Зер гут! – радостно оскалился эсэсовец. – Ты есть шахшпилер? Шахматист? Да? Громче!
– Да… – произнес Яков, и холодок недоброго предчувствия кольнул где-то рядом с бешено бьющимся сердцем.
