Я предложил ребятам спирта, но они никак не среагировали на моё предложение, продолжая свой, созвучный с моим внутренним, разговор. Я расстроился и пошёл своей дорогой.
Может быть они, через несколько минут напишут стихотворение, о том, как ледяная рябь канала, под влиянием Солнца, пройдя все перипетии двадцатого века, превратилась в ледяную глыбу.
Александр, успел, застал и двадцатый век и эту глыбу, но ему по душе была рябь, наверное, поэтому он не разглядел этот ледник в центре города. Но вам господа, побрезговавшим спиртом, придётся написать об этом, и причём только хорошие стихи…
За моей спиной, остался маленький лабиринт проулков, я удачно пересёк Фонтанку, и свернув около бронзовых жеребцов, направился по широкой людной улице, которая называется Невский проспект. Здесь было столько машин и пеших, что влажное дыхание, лёгких и моторов осело на проводах в виде белоснежной бахромы инея.
Я шёл по прямой. Меня не трогал мороз, меня не трогали фантомы жестокого времени. Забылась революция, голод, террор, блокада, смертельный голод, смертельный мороз, в моей голове беспрестанно крутилось: «Ночь, улица, фонарь, аптека…», «Ночь, улица, фонарь, аптека…». Крутилось, но не доходило до «ледяная рябь канала» а прерывалось ледяной глыбой. Ледяной глыбой, сквозь которую можно увидеть весь двадцатый век. Который не пришёл умирать на Васильевский остров, и теперь, позволяет мне, нести канистру спирта, и лихорадочно уходить из реальности в толщу молочных камней.
Заледенелый узкий тротуар, и толчея людей, способствует зрительному контакту. Большинство лиц проскальзывавших на уровне моих плеч, несли маску бледной замёрзшей кожи со сосредоточенным, отстранённым от тротуара и зимы, янтарным блеском глаз. В масс-медиа крутят штамп о хмурых русских лицах, но мне среди этих колючих фарфоровых лиц было комфортно и тепло.
Московский вокзал равнодушно встречал и провожал пассажиров. На Площади Восстания, где-то в районе крыш, среди цветных реклам, блеклым светом была подсвечена надпись: «Ленинград город Герой». Эта надпись была подсвечена детством ребят из последних поколений Советского Союза. На пешеходных переходах толпы людей и машин боролись за право передвигаться в горизонтальной плоскости. Белый дым, из маленьких и больших труб не растворялся в ледяном воздухе, а накрывал застывшую землю холодным туманом.
Я вошёл в арку и оказался во внутренн6ем вокзальном дворике.
Целый класс школьников, по-видимому пятиклассников устроили толчею около киоска с мягким мороженым, сопровождающая их учительница, с ужасом смотрела на своих подопечных, меховую оторочку её капюшона покрывал иней.
Рядом с ними стояла, красивая как павлины, эффектная пара – мужчина средних лет и девушка.
Мужчина был одет, в соболиный полушубок. Между сияющими всеми оттенками платины мехами, проблёскивали вставки золотой вышивки. Узор, прошитый блестящими нитями, повторял хохломскую роспись. Девушка ёжилась в белую, тоже меховую, итальянскую накидку. Судя по загару, покрывшим их обветренные лица, они прибыли из Нью-Йорка или Бостона.
– Я буду всё! Да я буду всё! – смеялся мужчина, обращаясь к невидимому собеседнику – Ты помнишь, как на меня подействовало то, шампанское? Помнишь? Я ничего не помню. Совсем ничего.
– Джон! – проговорила девушка под шалью – Ты был прекрасен!
– И это тоже приготовь! Ну всё пока! – продолжал мужчина – Габриель мы скоро прилетим в твой гарем! Готовься! Чао!
