Добрыня бросил меня, у неизвестных престарелых женщин. А может я остался здесь сам, по доброй воле, в надежде на приключение, вернее в призрачном, робком желании изменить свою жизнь к лучшему, но в Ломоносове это сделать не удалось.
Шли минуты. Волны самоуничижения, одна за другой, с нахлёстом, набегали на сознание, и физически, закрутили водоворот в желудке, в задумчивости, я смотрел на канистру.
Спирт не следовало пить, неразбавленным, прямо из канистры и я знал почему. Попадая в ротовую полость, чистый спирт повреждает эпителиальные ткани. После всего одного глотка, водишь языком по небу и ощущаешь слой мертвых клеток, и на самом языке, и на нёбе, и на деснах. Мои знания в этой области, получены не из веселого интернета и не из бородатых мужских баек, мне довелось лично попробовать чистый спирт.
Однажды в июне в Нижнесвирском заповеднике я сидел за одним столом со своими однокурсниками – экологами. Я выпил водки, и чтобы её запить мне подали металлический, алюминиевый чайник. В чайнике был спирт.
То, что произошло дальше в памяти отложилось блестящей шёлковой лентой. Кто-то в последствии жаловался, что я, на территории учебной базы Университета, голый нырял с причала. Мне лично запомнился, мужик с удочкой.
Мужик поймал в Свири огромную щуку, тыкал мне под нос щучьей мордой и басом кричал:
– Это крокодил! Понимаешь это крокодил!
У щуки была огромная пасть, в нее с легкостью мог бы поместиться кулак. На мощных челюстях сидели белые, острые длинной до сантиметра, зубы.
– Это крокодил! – кричал мужик, распаляясь – Смотри какой крокодил!
– Да, да – растерянно соглашался я, крышка черепа у щуки, действительно напоминала щиток крокодильей кожи.
Потом мужик исчез, а я впоследствии проснулся в поле около дороги, надо мной шумели ветви одиноких берез. В пять утра электричка увезла меня в Санкт Петербург.
Февраль не самое лучшее время, для поиска жидкости, но то, что лёд или снег, можно использовать для закуски, было очевидным. Не заботясь, что поезд уедет, и увезёт канистру я вышел на промозглую платформу, и слепил несколько маленьких, твёрдых снежков, мне пришлось постараться, чтобы найти наст белого цвета.
Когда, отравленный спиртом снег, начал растворятся в желудке, полиция услышала и приняла к сведению крики давешней старухи.
Её крик, как оказалось, до сих пор сотрясал воздух: «Милиция! Меня грабят! Меня грабят! Телевизор! Телевизор!» – и эхо, густой кровью билось в висках, и возможно не только моих, но и у посторонних, жаждущих правосудия людей.
В вагоне щёлкнули металические кулачки, это машинист включил свет, и в салон электрички вошло около двадцати одетых в синюю государственную форму, сержантов и офицеров. Они заняли лавки у противоположного выхода, и лишь мельком обратив на меня внимание, громко загалдели, я слышал смех и шорох одежд. В волнении, вблизи от возмездия, я вжался в своё твёрдое место на лавке и не дышал. Возможно, сегодня они пришли не по мою душу, но проверять мне не хотелось.
Вагон качнулся и тронулся в путь. Вокзал города Ломоносов скрылся за горизонтом правой половинки окна, ему на смену возникли заваленные снежными камнями домики, сараи, переезды и пустыри.
Следующая остановка называлась Мартышкино, когда я жил в ПУНКЕ, мне приходилось бывать в этом посёлке. Вроде бы здесь скрывались за деревьями Лютеранская кирха и старинные дома, которые называют наследием Ингерманландии, но я их не встречал. Здесь, много лет назад, продавали детям жидкость для промывки судового двигателя. Может быть поэтому, сейчас, когда среди снежных горбов и чёрных ясеневых стволов мелькнули рёбра штакетника и глаза мартышкинских фонарей мой желудок резко скрутило, и я впопыхах выскочил в тамбур, сопровождая свои действия, глубокими горловыми звуками.
