"Что, если монах прав?" – мысль, которая теперь засела в его голове, отравляя привычное восприятие реальности. Она не приносила ему ответов, только ещё больше вопросов. Но одно Эндориан чувствовал отчётливо: он не мог больше игнорировать её.
С детства Эндориану внушали иное. Каждый день, словно литургия, начинался со слов его отца, лорда Бальтазара, холодных и отточенных, как клинок:
– Война – это не просто искусство, это наука страха. Побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто способен контролировать страх своих врагов.
Эти слова звучали с непреклонной уверенностью, как истина, не подлежащая сомнению. Лорд Бальтазар произносил их перед каждым уроком, перед каждой тренировкой, в которых меч становился продолжением тела, а смерть – неизбежным результатом движения.
Бальтазар не видел в Эндориане сына, только наследника своей силы и орудие своего господства. Его уроки были жестоки, как сама жизнь. Слишком медленное движение – и меч наставника опускался на плечо юного рыцаря. Недостаточно сильный удар – и удар в ответ напоминал, что в битве нет места слабости.
– Тьма жила в тебе с рождения, – говорил он с ледяной уверенностью, его глаза сверлили сына так, будто пытались заглянуть в самую его сущность. – Ты должен научиться ею управлять. Только слабые боятся тьмы, но ты – не слабак. Тьма – это твоя наследственная сила, твоя кровь.
Эти слова сопровождались часами изнурительных тренировок. Эндориан рос, зная, что каждое его движение должно быть безупречным, каждая мысль – подчинена цели. Он должен был быть не просто рыцарем, а воплощением страха. Его учили видеть в тьме не врага, а союзника. Он видел эту тьму во всём: в глубине глаз своего отца, в глухих коридорах замка, где ветер казался шёпотом призраков, в страхе на лицах тех, кто осмеливался взглянуть на него. Она была повсюду, вплетённая в его жизнь так, что он считал её частью своей природы.
Тьма становилась для него не просто средой, а сутью. Её густой, удушающий покров сопровождал его с первых дней, заполняя его сознание, пока оно не перестало воспринимать что-либо иное. Эндориан был уверен, что его душа – это отражение мрака, окутывающего замок и род Вальмиров.
Но сейчас, после встречи с монахом, нечто начало меняться. Эти простые слова, прозвучавшие в гулкой тишине: "В каждом мраке есть место для света, как и в каждом свете живёт тень," – заставили дрогнуть его внутренний мир.
Эти слова, как первая трещина в монолитной стене, давали понять, что тьма – это не единственный путь. Что, возможно, страх не должен быть единственным оружием, а боль – не единственной мотивацией.
Впервые в жизни он ощутил нечто другое: смутное, неясное, как слабый свет на краю сознания. Это чувство было таким непривычным, что пугало его сильнее любой битвы. Он не мог найти слов, чтобы описать его, но знал одно: прежний мир, полный мрака и теней, больше не кажется ему таким незыблемым.
Направляясь назад в замок Дракенхольм, Эндориан двигался по опустевшей дороге, словно тень, растворяющаяся в предрассветной мгле. Его шаги звучали глухо на мокрой земле, а вокруг него лес шептал что-то на своём древнем языке – язык ветра и скрипящих ветвей. Воздух был тяжёлым, наполненным влагой и ощущением чего-то неясного, словно сама природа следила за ним, затаив дыхание. Внутри него бушевала буря. Каждое слово монаха звучало в его голове эхом, настойчиво повторяя ту простую, но невыносимую истину: "В каждом мраке есть место для света." Он пытался прогнать эти мысли, но они проникали всё глубже, как ядовитые корни, отравляя его привычный порядок.
