Болезнь прогрессировала, и теперь он и вовсе не напоминал человека. Лишь отдалённо. Какими-то звуками и чертами. Не более. Лицо оплыло, кожа стала дряблой. Глаза потухли и казались стеклянными.
Непослушный язык больше не позволял ему говорить нормально. Будто у него каша во рту. Мямлил и гнусавил.
Особого желания говорить с кем-либо у него не было. Чаще просто мычал, ничего не замечая.
Хрипло закашляв, отдувался и испуганно махал руками.
— Тише, пап, тише! – поставила тарелку на стол и осторожно погладила отца по ладони. Тёплая, морщинистая. Родная. – Тише, всё хорошо.
— Г-г-ф, — грубо и жёстко кашляя, папа, наконец, открыл рот.
— Давай, тебе надо поесть. Ам! – отправила первую ложку папе в рот.
Он жевал медленно, не торопясь. Смотрел куда-то вдаль, явно витая где-то не здесь. Впрочем, он уже давно не здесь.
Ложку за ложкой. Я не торопилась, папа лениво жевал и моргал, напоминая мне большую куклу.
Дверь в комнату приоткрылась и внутрь заглянула Лера. Внимательно на меня посмотрела, словно желая на что-то намекнуть. Долго и пристально рассматривала нас, с некоторой жалостью.
— Да? – отставила пустую тарелку и взяла салфетку. Аккуратно промокнула рот папы, вытирая остатки супа. — Лера, заходи.
— Ты так с ним возишься.
— Это плохо? – укрыла отца пледом и нехотя встала со стула, разминая затёкшую спину.
— Нет.
— Тогда почему ты это сказала?
— Просто обычно на этой стадии люди окончательно сдаются, опускают руки. А ты нет.
— Он мой отец. Как я могу бросить его? Тем более в таком состоянии…
Папа снова забормотал и глупо махнул рукой.
— Как он чувствует себя?
— Не очень. Прости, Тая, но… Нужно ложиться в больницу. Кашель не проходит. Мне это не нравится.
— Я понимаю. Что ж, значит, договаривайся о госпитализации. Я подпишу все документы.
Забрала со стола грязную посуду и направилась к Лере, несколько печально разглядывая отца. Сейчас он напоминал ребёнка.
Мы с Лерой вышли в коридор.
— Послушай, Тая, я не буду кривить душой. Из больницы твой отец уже вряд ли выйдет. Я уже видела подобное. У него слабый организм, болезнь даёт о себе знать.
— Сколько?
— Я не знаю. Год максимум. Его убьёт не Альцгеймер, а обычная инфекция, с которой он просто не справится. Уже не справляется.
— Ладно, поговорим об этом позже. Что-то ещё?
— Да, там платёжки, рецепты. Счета. И письма. Твой отец уже не в состоянии их разбирать. Я сложила всё в коридоре. Отсортировала.
— Его личное меня не интересует.
— Ну не могу же я выкинуть эти письма! – Лера всплеснула руками.
— Хорошо. Деньги перевести на карту?
— Можно и на карту. Но оставь ещё наличными. Мало ли чего.
— Хорошо.
Достала кошелёк и выложила несколько пятитысячных купюр. Затем не глядя смахнула все бумаги с комода в рюкзак: потом разберусь.
— Уже уходишь?
— Мне пора. Не знаю, когда приду в следующий раз. Если что – звони.
Я поцеловала спящего отца на прощание и обнялась с Лерой.
Ушла я в подавленном состоянии.
— Что ты делаешь? – Женя обнял меня, заглядывая через плечо.
— Изучаю скелеты Самировых.
— В жёлтой прессе?
— Иногда там бывает много интересного.
Поджала ноги и внимательно всмотрелась в потускневший экран ноутбука. Там была фотография. Эльвиры.
Почему-то кто-то мне не рассказал всей правды.
Самиров разорил её отца. По крайней мере, об этом говорили газеты. Теперь брак Эльвиры и Влада и того выглядел странным. Словно… Словно старший Самиров грехи замаливал. Очень и очень неумело.
