Возлюби ближнего своего как самого себя.
Евангелие
Так гласит моя любовь к самым дальним. Не щади ближнего своего – человек это есть нечто что должно преодолеть
Так говорил Заратустра.
Параллельно с этой проклятой фобией у меня начались сниться кошмарные сны.
Из долгого списка кошмарных снов я выделяю один особо кошмарный сон. Эту ночь я не забуду до конца моей жизни. Настолько жуткой она у меня была.
Началось это всё довольно тихо. Я выпила стакан молока и затем умылась, одела ночную пижаму и легла спать. Смотреть сны.
СОН ПЕРВЫЙ
Мне снилось, что я иду вдоль железнодорожной ветви. Ветвь разветвляется и идет через мост.
Я ясно и отчетливо вижу, что по этим путям идут, люди высокая насыпь не даёт им возможности слезь с них. А если спрыгнут то они расшибутся насмерть, эти идиоты воспользовались железнодорожным мостом идя через пропасть, ибо не было возможности воспользоваться обычным мостом.
Я вижу, что на одном пути, идут десять человек, а на другом пути один человек. Перебежать они не могут.
Я, оценив ситуацию за считанные доли секунд перевожу поезд на путь где находится один человек, путём нажатия на рычаг. Поезд врезается в человека и последнее что я вижу это как перерезанное туловище с перерезанными ногами и руками и отрезанной головой летит в страшную пропасть. Я кричу благим матом и просыпаюсь.
Встав, я иду вытирать холодный пот на лбу. Накапав себе валерьянки в граненый стакан, я выпиваю его и иду опять спать.
СОН ВТОРОЙ
Мне снится, что я являюсь хирургом одно клиники.
Я сижу в кабинете и читаю преступление и наказание Достоевского
Читаю место, где Раскольников замышляет убийство.
– Да ведь она и тебе нравится? – засмеялся офицер.
– Из странности. Нет, вот что я тебе скажу. Я бы эту проклятую старуху
убил и ограбил, и уверяю тебя, что без всякого зазору совести, – с жаром прибавил студент.
Офицер опять захохотал, а Раскольников вздрогнул. Как это было странно!
– Позволь я тебе серьезный вопрос задать хочу, – загорячился студент. —
Я сейчас, конечно, пошутил, но смотри: с одной стороны, глупая,
бессмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому не нужная и,
напротив, всем вредная, которая сама не знает, для чего живет, и которая завтра же сама собой умрет. Понимаешь? Понимаешь?
– Ну, понимаю, – отвечал офицер, внимательно уставясь в горячившегося товарища.
– Слушай дальше. С другой стороны, молодые, свежие силы, пропадающие даром без поддержки, и это тысячами, и это всюду! Сто, тысячу добрых дел и начинаний, которые можно устроить и поправить на старухины деньги, обреченные в монастырь! Сотни, тысячи, может быть, существований, направленных на дорогу; десятки семейств, спасенных от нищеты, от разложения, от гибели, от разврата, от венерических больниц, – и все это на
ее деньги. Убей ее и возьми ее деньги, с тем чтобы с их помощи посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему делу: как ты думаешь, не загладится ли одно, крошечное преступленьице тысячами добрых дел? За одну жизнь – тысячи жизней, спасенных от гниения и разложения. Одна смерть и сто жизней взамен – да ведь тут арифметика! Да и что значит на общих весах жизнь
этой чахоточной, глупой и злой старушонки? Не более как жизнь вши, таракана, да и того не стоит, потому что старушонка вредна. Она чужую жизнь заедает: она намедни Лизавете палец со зла укусила; чуть-чуть не отрезали!
