Кортик капитана Нелидова - страница 15



– Разве это хорошо?

– Кто знает? Многие большевики увлекаются спиритизмом. Тайно или явно, но увлекаются. Я слышал, что и твой начальник Григорий Евсеевич таков.

– Может быть, это и неплохо…

– Спиритизм не плох и не хорош. Спиритизм – это спиритизм.

– А я – медиум?

– Так точно! Уверен, при желании, ты сможешь разговаривать с близкими не только во сне, но и наяву, надо только сосредоточиться, и всё. Я, знаешь ли, встречал и других медиумов, оттого и разбираюсь. Тут, кстати, познакомился ещё с одним, в конец оголодавшим вдовцом. Эдакий деятель, как теперь говорят, «из бывших».

– Все мы из бывших, – отозвалась Лариса.

Ей почему-то перестало нравиться это утреннее оживление Владислава. Наигранная весёлость порой неприятней, чем неискренняя скорбь. Ларисе хотелось закончить разговор о спиритизме, но Владислав вцепился в эту тему, как бродячая собака в кость.

– А что? – продолжал он посмеиваясь. – Спиритический сеанс по нынешним скудным временам – вполне доступное развлечение. Не для пролетариата, конечно. Спиритизм – удел богемы и высокопоставленных особ. На эту удочку возможно поймать несколько преинтересных личностей. Можно устроить хороший вечер со столом. Стол, разумеется, вскладчину и попроще, зато наряды – лучшие. Да, спириты нынче обнищали да обносились, но надо же как-то встряхнуться.

– Ты уже имеешь в виду определённых персон?

– Вполне определённых! Этот мой спирит «из бывших» творит подлинные чудеса. Представь себе явление духа Чарльза Дарвина или Ньютона, или Ивана Тургенева. Уверяю тебя, он всё может! Товарищу Злате может понравиться. Я слышал, она тоже интересуется такими вещами.

– Товарищ Злата? – не веря собственным ушам, Лариса уставилась на мужа. – Владя, товарищ Зиновьев и его жена – оба материалисты. На что им твои духи? Да и грех это. Для нас – грех. Или ты изверился?

Несколько бесконечно долгих мгновений Лариса дивилась на заискивающую улыбку Владислава. Ей вдруг почудилось, будто и её муж медиум. Будто в него прямо сейчас, холодным утром середины голодной зимы 1918 года, вселился вороватый каторжанин Туруханского уезда, отпущенный на вольное поселение за почти примерное поведение и живущий милостынькой. Впрочем, где же она могла видеть вороватых каторжан Туруханского уезда? Что за глупая фантазия?

– Большевики – сплошь и рядом спириты. В Бога не веруют, но в чёрта – с превеликим удовольствием.

– Ах, Владя, не поминай при мне чертей. Впрочем, вот ты и сам признался, что не Ньютон и не царь Иван, но… гм… вещает устами спирита.

– Ах, Ларочка, не возражай! Спиритизм – дело решённое. Понимаешь? Так надо. Или, как говорят большевики, «сейчас такой момент». К тому же под это дело нам обещано продовольственное вспомоществование.

– Кем же это обещано?

– Да есть тут один англичанин. Сэр Малькольм Эдверсэйр. Это тебе не крысиный хвостик.

– Малькольм? Это один из твоих заговорщиков!

– Тише! Прекратить!

Слишком нездорово оживлённые до этого глаза Владислава вдруг окаменели. Он остыл и моментально сделался обычным – спокойным и непреклонным, как античный монумент.

«Слишком много в Петрограде развелось англичан. И каждый зачем-то подкармливает. Если на убой, то пищи слишком мало. А если не на убой, то тогда зачем?» – так размышляла Лариса, заплетая пышные волосы в косу, сворачивая её в тугой жгут вокруг макушки и скалывая причёску шпильками.

Владислав бродил неподалёку, бормоча нечто себе под нос. Каждое утро, невзирая на погоду и занятость, он провожал Ларису до Большеохтинского моста. Каждое утро он молча негодовал на её медлительность. Лариса вставляла в причёску одну шпильку за другой, стараясь поспеть со сборами до той минуты, когда прислуга внесёт в комнату самовар. Если самовар прибудет до окончания причёски, Лариса непременно получит от Владислава не попрёк, не, упаси Боже, пощёчину. Но Владислав непременно преподнесёт ей холодный, полный пренебрежительного осуждения взгляд.