– А ты сам-то не контра ли? – поинтересовался Простак Простаков.
Его голос во влажной тишине прозвучал, как выстрел. Но ответа на вопрос так и не дождался, потому что на подходе к месту ночного заточения нас перехватил уполномоченный работник подотдела Псковской ГубЧК. Этот был одет не в бушлат и бескозырку, а в длиннополую офицерскую шинель и фуражку с блестящим околышем, в тени которого скрывалось его лицо. Возможно, обмундирование было взято у одного из расстрелянных, потому что шинель показалась мне подозрительно знакомой. Такие же следы орденских колодок, яркие на вылинявшем фоне сукна, я видел у одного из присных Булак-Балаховича. В левой руке пришелец сжимал дужку покрытого сажей котелка. Правую – держал за пазухой между второй и третьей пуговицей шинели.
Новый персонаж на виду оружие не носил, а пистолет, по-видимому, держал в спрятанной под шинелью кобуре или в правой руке, под шинелью. Для начала он довольно грубо выматерил матросика. Тот не возмутился и даже не удивился, но, сказав: «Будет исполнено, товарищ Матсон», – скрылся в темноте.
– Я провожу вас до вашей комнаты, – сказал товарищ Матсон.
И я не услышал в его интонации издёвки.
Мы, покорно звеня железом, поплелись следом за ним в наш подвал. В подвале оказалось на удивление тепло – кто-то в наше отсутствие позаботился и о печи, и о дровах.
– То, что вы в железе, конечно, перегиб и безобразие, – проговорил товарищ Матсон, когда я расположился на своём шершавом насесте. – Но немедленно устранить это я не могу – кузнец сейчас в отъезде. Утром он вернётся и тогда…
Говоря так, товарищ Матсон оглядывал интерьер нашего временного жилища. Прыгающие сполохи оранжевого пламени, скудно освещали каменные пол и стены купеческого подвала, груду вонючей соломы в углу. Простак Простаков сразу же ухнул в неё и через минуту мы услышали его сонный храп.
– Это вам, примите.
Товарищ Матсон протянул мне котелок, в котором оказалось несколько сваренных в мундире картофелин. Одну из них я тут же, прямо на глазах Матсона, съел – утерпеть не получилось. В ответ на моё доверие, тот вытащил правую руку из-за пазухи. Пистолета в ней не оказалось.
– Извините, что так вышло, – проговорил он.
Внезапно товарищ Матсон смахнул с головы фуражку, и тут я не столько разглядел, сколько почувствовал, что начальник Псковской ГубЧК совсем ещё молодой человек, пожалуй, вовсе не старше меня. На вид двадцать три – двадцать четыре года, не больше.
– Я понимаю: голод, вши, – продолжал он. – Вы испытываете множество… гм… неудобств, но завтра, когда вернётся откомандированный в уезд кузнец, ваши мучения закончатся. Мы подыщем для вас нормальную квартиру…
Я молча смотрел на него, пережевывая очередную картофелину и собственное усталое оцепенение. В такой фазе утомления человек перестаёт испытывать даже малейший страх. Малейшее движение, мысленное или физическое, практически невозможно.
– Мы получили директиву из Питера. Вы… Ты… Давай на ты, – внезапно предложил он. – Мы ведь ровесники.
Здравомыслие возвращалось ко мне по мере наполнения желудка. Во мраке нашего подземелья серые картофелины на чёрном дне котелка казались не пищей, а лишь тенью её. Возможно, этот Матсон, юный, но уже вполне матёрый зверюга, поделился со мной собственным ужином. Поделился он, значит, должен поделиться и я, вон с тем, стенающим на соломе Простаком Простаковым. А ежели я не поделюсь, то мой голодный соглядатай, пожалуй, и придушит цепями, как только щедрый Матсон удалится восвояси. Я вытащил из котелка пару картофелин покрупнее и одну за другой кинул их в сумрак, где на соломе гнездился мой товарищ-соглядатай. Цепи зазвенели. За тихим рычанием, долженствовавшим, по-видимому, обозначать благодарность, послышалось чавканье, сменившееся в скором времени самозабвенным храпом. Да-да, сожрав всего лишь две картофелины, мой сокамерник снова благополучно заснул.
