Кощеева гора - страница 17

– Нужно выбрать, – мягко добавил Мистина, будто давал добрый совет отроку. – С кем каждый из нас, родичей Улеба, – с ним или с его убийцами. И быть с нами – единственный путь не разделить с ними вину и возмездие.

– Ты мне угрожаешь? – глухо произнес Святослав.

– Я предупреждаю. Или ты со мной – или нет.

Эти слова Мистина произнес так тихо, что их услышал один Святослав. Все прочие, хоть в гриднице и стояла напряженная тишина, расслышали только его голос, но не слова. И долго еще кияне вспоминали этот миг, как прощание Одина с мертвым Бальдром на костре: все знали, что Один сказал убитому сыну нечто крайне важное, нечто определяющее судьбы мира, но до сих пор никто точно не знает – что.

Пир у старшей княгини, затеянный ради встречи Святослава с войском, превратился в поминальный и не затянулся: Эльга посидела немного и удалилась, опираясь на руку Торлейва. В избе сразу ушла в шомнушу и легла, велела никому не беспокоить. Святославу она ничего не сказала, но ее мертвенный вид у всех оставил гнетущее впечатление. Ей привелось когда-то пережить жестокое, предательское убийство мужа вместе с ближней дружиной, но тогда враг был ясен и дальнейшие цели понятны. В то время она боялась предательства Мистины, но он еще мог вернуться и оправдаться. Теперь же наибольшим виновником был ее собственный сын – тот, за чьи права она тогда сражалась с древлянами. Он стоял перед ней, но не желал снять с себя вину, дав ясное обещание мстить. Об Игморе с братией Эльга почти не думала: если Мистина счел их виновными, то конец не за горами. Но Святослав… Родной сын, ради которого она принесла столько жертв! Забота о нем определила ее судьбу – с того давнего дня в глухой чаще, когда она впервые услышала от Буры-бабы, стражницы Нави, что у нее родится единственный сын. Ради его будущего она порвала со своим прошлым, с живым родом и с дедами. И этот сын одним махом нанес ей несколько ударов, каждый из которых мог бы сокрушить сам по себе. Убит Улеб, потерян Хольмгард, и вокняжился в нем тот самый ребенок Малуши, чье существование позорило род. Эти три беды так навалились на грудь, что Эльга могла только лежать, ощущая их давящую тяжесть. Сил хватало лишь на то, чтобы понемножку дышать, стараясь хранить глухую пустоту в мыслях. Скорбь, гнев – все потом, когда тяжесть немного ослабнет и даст волю чувствам.

Доставив княгиню в шомнушу и сдав служанкам, Торлейв обнял ее на прощание – сердце щемило от жалости к ней, – желая напомнить, что у нее все же кто-то остался. Эльга даже поняла его, но не имела сил ответить хотя бы взглядом. Торлейв обнял Браню, предложил посидеть с ней, но она покачала головой. Взгляд ее изменился: в этот день она из ребенка превратилась в женщину. До сих пор она жила под крылом матери, ни о чем не тревожась, но сегодня поняла, что пришел ее черед позаботиться об Эльге.

Перед уходом со Святой горы Мистина подходил к избе узнать, не желает ли Эльга его видеть, но Совка передала: все потом. Он уехал к себе, вместе с Лютом и сыновьями; по пути видел, что кияне на улицах смотрят на него новыми глазами. Простая чадь не была в Эльгиной гриднице и не слышала его беседы со Святославом, но по киевским горам уже разошлось мнение: грядет очередное столкновение молодого Перуна со старым Ящером. Третье и, статочно, последнее.

На другой день к Мистине приехал Хрольв Стрелок. Они знали друг друга уже лет тридцать, а год назад стали родней: Мистина высватал для Улеба младшую дочь Хрольва. С тех пор как пришли новости, они еще не виделись; оба одновременно получили вести о рождении общего внука и о смерти его отца. Почти молча выпили за мертвых и за живых, но и дальше разговор вязался с трудом. «Слава Перуну, Гримкель не дожил…» – бормотал Хрольв; Мистина не возражал, хотя думал, что при Гримкеле его старший сын не взял бы столько воли и не смел бы решать, кому из княжеского рода жить, а кому умереть. Не торопил, понимая, как трудно Хрольву выбрать, с кем он теперь. Может, за тем и приехал, чтобы выбрать…