– самоубийца. Вот так-то…
На месте уличных фонарей возникли столбы, увенчанные колёсами после мучительной казни колесованьем, с останками человеческих тел, покрытых стаями воронов. Некоторые взбирались на эти столбы, чтобы лучше видеть происходящее на Лобном месте, окружённом плотным кольцом людей, алчущих крови и зрелища, обезумевших, утративших свой человеческий облик.
Ему же всё было очень хорошо видно и отсюда: машина стояла прямо в эпицентре событий, напротив Лобного места.
Гул толпы перекрывали размеренные, хлёсткие удары плети…
Плеть полосовала тело Христа…
Тщась остановить экзекуцию, он рванулся из машины, но дьявольская сила управляющая толпой, бросила людской поток к бортам машины, не давая даже приоткрыть дверь. Попробовал опустить стекло – ручка осталась у него в руках.
Плеть полосовала тело Христа…
Он вспоминал Евангелие и шептал, как молитву, отрывки из святого писания:
– И били Его по голове тростью, и плевали на Него и, становясь на колени, кланялись Ему.
Толпа, нёсшая крест, окружила машину. Влезли на капот, ходили по крыше. Гулкие удары раздавались сверху. С каждым ударом крыша заметно прогибалась и, наконец, прорвалась под тяжестью креста, который, проломив руль, воткнулся перед ним. В кровь обдираясь об осколки, Он вырвался наружу сквозь разлетевшееся лобовое стекло, устремился к плети, жаждая заслонить собою Христа, но не добежал, оступился, упал, уткнувшись лицом в землю. С трудом приподнялся и прокричал что есть силы:
– Очнитесь, люди, что вы делаете! Он жизнь вам дал!.. примите Его! примите Его… Остановитесь!..
С неба сошло ослепительное сияние… Всё замерло…
Застыла в воздухе взлетевшая плеть палача,
застыли фигуры палачей и уродов, калек и юродивых,
застыли их лица с гримасами недовольства и удивления,
застыли их разинутые рты,
застыли взгляды их вытаращенных глаз…
Застыло даже вороньё в воздухе.
Застыли звуки.
Всё замерло… Лишь капли крови сочились из под тернового венка и стекали по светлому лику Спасителя.
И воссиял свет с неба; и раздался Глас:
– Савл, Савл! что ты гонишь Меня?
Постепенно застывшая объёмная сцена превратилась в живописную соборную фреску, ветшающую на глазах.
И рассыхались от времени краски на фреске; проступали трещины, расползаясь по всей композиции; откалывались куски и, падая, рассыпались.
Трещины, обрамлявшие застывшее на фреске действо, чудным образом совпадали резными ломаными линиями со сколами лобового стекла машины.
В мастерской художника царил мрак и хаос.
Сверкнуло лезвие бритвы, рассекая полотно одной из картин художника, зацепило подрамник и крепко застряло в нём. Холст обвис, сник…
Художник смотрел на лобовое стекло такси. Вместо стекла ему виделась рассыпающаяся фреска.
Неожиданный резкий звонок, похожий на перезвон колоколов, окрасил всё в малиновый цвет, темнеющий на глазах и постепенно приобретающий густой красный колорит.
Вспышка яркого света, словно огненная плеть, полоснула по глазам художника. Вздрогнув, Он очнулся от видения. Машина стояла на перекрёстке, пропуская трезвонивший, ослепляющий своими фарами трамвай. Отблеск лучей падал на лобовое стекло, в точности повторяя сколы и трещины фрески из нахлынувших видений.
– И куда торопится? Всё равно, как говорится, «все там будем»! – негодовал таксист.
– Остановитесь.
– Не понял. Ты что?
– Остановитесь, пожалуйста.
Она обречённо стояла в центре мастерской. Бедлам и художественная неразбериха окружали её, но её измождённый взгляд был обращён к стоящей на станке, ещё пахнувшей свежими красками и накрытой серой холстиной, только что законченной работе мужа
