Альпинист тащит на спине громоздкий «Телефункен». Он ложится на плотный фирн, вытягивая руки в белых рукавицах с «дополнительным» указательным пальцем, позволяющим вести огонь, не снимая их – отчеркивает риску. Покачиваясь, бесконечно долго встает, делает пару шагов на длину своего роста, до риски-частоты на белоснежной шкале радиоприемника. Вновь ложится и вытягивает руки… К какому адресату он стремится? Кто узнает о нем? Над вершиной никогда не пролетит ни один самолет, снимки с будущих космических станций зафиксируют в этом месте «5но». «Затемнение». Хрональное уплотнение. Все, кто поднимется на вершину, вскоре умрут.
Если вновь немного увлажнить ватман, провести кистью, оставив широкий красочный след… цвета перетекают, сливаются, образуя серо-бурую мешанину, коричневые пятна, зеленые сгустки, голубые подтеки, черные вкрапления на белом.
Дед развел в банках яркую тушь, открыл банки с гуашью, выпустил на палитру разноцветных тропических рыбок – акварельные капли. Вот так… она проведет ярко-ярко-алым… Замороженные кисти рябины, снег. Багряный выплеск крови смерзся россыпью темно-красных ягод. Фантастический заколдованный сад, где замерло время.
А сверху фиолетовым – хвост кометы из Космоса клубится гривами бешеных скакунов, космами волос, фосфоресцирующими плащами. Женские тела закованы в ледяные латы. Дикая Охота яростных валькирий спустилась за душами павших воинов.
Дедушка присаживается рядом на корточки… У него рюкзак, он набит грушами-дичками. Трясет рюкзак, летит труха, сучки, веточки, листья. Груши мелкие и жесткие, будто из дерева. А более спелые – с мятыми бочками, кожица с налипшими травинками, мягкими рыжими иглами. Груши пахнут сладостью, прелью и потом летнего дня.
– Подожди, Надешк… что это ты нарисовала?
…«мммммм»! Она хочет сказать, но не может. Это – «мммммм».
Правильно, правильно. Это оно самое и есть!
Она нарисовала огненные пряди яркой взлохмаченной бороды, рыжие взметнувшиеся космы, пламенный взор с грозовым отблеском просквозивших молний. Резко очерченный волевой рот. Арийскую линию носа. Открытые обводы лба. Да это портрет… самый огромный в мире портрет самого огромного Зигфрида!
Улучив момент, она бежит и запрыгивает в бочку с прелой и сладковатой (сироп с привкусом гудрона) садово-дождевой водой. Невесомость, прохладная желтая тишина, взбаламученные листья скользят по телу, изо рта бежит вверх жемчужная нитка пузырьков. Ее накрывает небесная линза, вся в водяных каплях-звездах, с бурым горизонтом проржавевшего края бочки.
Если она будет прыгать в бочку с лягухами, ворчит дедушка – то у нее меж пальцев вырастут перепонки. Каждое утро на даче, с затаенным страхом и надеждой рассматривает свои пальцы… выросли, нет?
Она надкусывает грушу. Груша горчит. Надя морщится и выплевывает.
– Как дубовые… – смеется дедушка, обнажая прокуренные зубы. – Вон ежевику ешь, она мягкая.
Ежевика дала сок в стеклянной банке, забродила от солнца, пахнет брагой.
– Брага! – кричит она, прихлебывая из банки.
– Вот еще, – ворчит дедушка, – приучили ребенка. Олкоголик!
Бабушка отнимает у нее банку и нюхает. «Прокисли».
– У нас как в раю, – говорит дедушка. – Воздух пить можно.
Она не знает, что такое «рай», но по выражению блаженного восторга на дедушкином лице можно понять: «рай» – это что-то прекрасное.
Таинственный сад. Огромный, запущенный, медведи едят малину прямо с кустов, пригибая их лапами.
