Молчанов застыл не в состоянии произнести хоть слово. Какой – то звук все – же вылетел из его уст и напоминал сдавленное мычание. Ничего прекрасней он в жизни не видел.
– Аврора Бореалис, – произнес Покровский.
– Как ты узнал, что сегодня будет свечение? Никто в ЦУПе не упоминал о недавних вспышках на солнце.
– Они недавно стали следить, не научились еще, салаги. Последние годы только американские электрики сообщали о солнечной погоде, уж не знаю откуда они данные брали.
– Я видел много фотографий, но в реальности это… Немыслимо.
– Римляне обожали богиню Аврору и ее сына Борея. Он символизировал могучий северный ветер. Смотри какой у парня бурный нрав.
Причудливые гигантские фигуры то двигались, то замирали, словно нарисованные, потом исчезали, а затем появлялись уже на сотню километров в стороне.
– Здесь наша мамочка защищает нас, – сказал Покровский в сторону Земли, потом перевел взгляд на черный бесформенный космос. – В межпланетном пространстве мы будем одни.
– У нас же есть магнитный экран – Щит. А если и его не хватит, то капсула со свинцовыми стенами защитит от любого излучения.
Покровский покосился на Молчанова с легкой ухмылкой, будто тот ляпнул глупость. Они просидели какое – то время в тишине. Неизвестно откуда в руке Покровского появилось слегка почерневшее деревянное распятие на шнурке.
– Вон большой круг, видишь? – заговорил Покровский. – Это Лондон. А там справа сейчас будет Копенгаген, но мы его не увидим, не живут там люди больше.
– А Москву увидим? – спросил Молчанов.
Покровский покачал головой.
– Орбита проходит севернее. В другой раз, летописец.
Они снова помолчали.
– Раньше здесь все было в свете, – С легкой обидой заговорил Покровский, когда они пролетали над Россией. – Питер вон еще старается, карабкается как никак. А дальше чернота одна, все вымерло. Голодный народ сбежался поближе к печатному станку.
Покровский снова погрузился в себя. Молчанов поглядывал на него искоса, но тот на время и забыл о его присутствии.
– Тебе нужно поспать, – сказал Молчанов.
Покровский с усилием вздохнул.
– Да разве тут уснешь, – он поглядел на часы. – Перед запуском надышаться хочется.
Покровский провел большим пальцем по крестику.
– Ты когда – нибудь видел, как ведет себя кровь в невесомости?
Молчанов отрицательно помахал головой.
– Сгустки превращаются в кругляшки размером с вишенки. После каждого стука сердца, рана, как будто рыба мечет икринками. Они крутятся вокруг тебя вот так, этакие крохотные луны. И как будто притягиваются. Залетают в глаза, в уши или рот, как назойливая мошкара. Знаешь какова на вкус чужая кровь?
– Нет, – твердо сказал Молчанов так, чтобы Покровский прекратил этот рассказ.
Покровский поглядел на Молчанова с уважением и продолжать не стал.
– Серега был еще жив, когда я нашел его. Прямо здесь, где ты сейчас сидишь. Он заглушил реактор, но сильно обгорел. Все говорили, что это я сделал, но то был Серега. Он превратился в кровоточащую рану. Не говорил, только мычал. Глаза вымаливали меня убить его. – Покровский убрал крестик в карман. – Я держал его за руку пока он не перестал дышать.
– Командир был уже мертв?
Покровский покивал.
– Я видел его тело, снаружи, когда отстыковал реакторный. У меня тогда был реактивный ранец, и я мог подлететь и забрать его. Я понял, что не смог бы вернуться с телом обратно, последний шлюз заклинило, осталась узкая щель. Ранец я бросил снаружи, он до сих пор висит там, на обратной стороне главного.
