«От меня к ней и обратно». Петя не был девственником, но ничего подобного ещё не испытывал. Хозяйка, у которой он стоял на квартире, работая по протекции папы Лугового дежурным мордасовского радиоузла, преподала один-единственный шумный, но грубый какой-то урок, а затрёпанная телефонистка Роза, с которой иногда укрывались после его дежурства между шкафами АТС, чуть ли не сразу начинала приставать: «Все? Все, что ли?» – а если и дёргалась сама, как спутанная, то кричала «ой, ой, мамочки» и тут же убегала к своим наушникам. Может, оттого и кричала, что про наушники вспомнила?.. В Тарпановке же вообще было по нулям. Он и к Маньке Швейке не ходил, хотя, трепались, подпои только Ваньку её, и примет…
«Моё нетерпеливое, дающее сладость и боль существо отвердевало в ней, и она это чувствовала. Мы поднимались, напрягаясь и извиваясь в объятиях, к вершине страсти и вдруг спустились с неё в сладостных судорогах, полных неги и расслабленности. Всё кончилось, а мне было так же хорошо, как и в самом начале, и это было простым и верным признаком настоящей любви».
И это прятали от народа пердуны-бюрократы!
Тётки вернулись со двора, и Петя прибавил звуку спортивным новостям, переходящим в прогноз погоды.
– Теперь, гляди, к Поляхе свалил, – услышал Петя, и вдруг у него родилась идея.
Сложив книжку пополам, он сунул её в карман, глянул на себя в трюмо и снял со спинки стула свитер с оленями. Повалял расчёской чуб вправо-влево и решил обойтись без кепки. Куртку надел летнюю, блестящую, со стоячим воротничком и жёлтой «молнией». На примолкших тёток не обращал внимания, но, уходя, все же вспомнил о них.
– К почтарю, заказ на запчасти к «Восходу» сдам, – соврал замысловато. – Потом похожу… Смотрите, не запритесь, окно выбью!
Хотя в последнее время Петя все чаще напускал на себя дури, но не любил этого, самому противно делалось.
Свет у тёти Поли Янсон, у которой второй месяц квартировала учительница Марина Ивановна, был только в теплушке, телевизор там уже не смотрели. Петя пошёл было мимо, но увидел, скорее, почувствовал впереди Зюзина на телеге и свернул к углу, в полную темноту. «Скажу: а вы фантастику читаете? – стал придумывать. – Нет, надо же ещё втереться сначала. Ученье – свет, сказать. Просветите, мол, аборигена, дайте какую-нибудь книжку про зверей. Или про войну… Или сразу про любовь. А потом, уходя, свою оставить». Петя сбился, сам себя сбил. Нет, надо свою книжку сразу в руке держать. Совал же Николай ещё «моду» какую-то, говорил: кабину обклеишь, славная будет компания. Надо было взять, ещё лучше предлог: навязали, мол, в нагрузку, а тётки мои… Причём тут тётки-то ещё! Петя отвалил от угла и пошёл прямо во двор. Уж и просто по-соседски нельзя? Город у нас?
– А постоялица, Петь, не то к Пиндюриным ушла с вечера, не то к Зое-медичке. Живая девка, скучает. А вы дружите или знакомиться пришёл? Юрка Манькин раза два приходил, сидел тут, да, скажу тебе, не глянулся.
Кое-как отвязался Петя от разговорчивой шабрихи. Надо было сказать ей: подвяжи язык, а то насовсем квартирантка сбежит, – но поздно сообразил. Куда теперь? Проще всего к Пиндюриным, потом и проводить, если там… А возле медичкиных окон его как-то по весне электрик Попадейкин прихватил. «Э-э, друг, – ухмыльнулся, – так ты, может, и по баням до сих пор подглядываешь?» Нашёл, что сказать. Огласки, насколько можно было убедиться, не случилось, но электрика Петя возненавидел крепко – слышать о нём не мог.
