– Скажите, Настасья Николаевна, вы не замечали в последнее время за Владимиром Павловичем перемен? Может быть, у него были неприятности, может, ему кто-нибудь угрожал?
– Нет. Кто ему мог угрожать? Но измениться он действительно изменился… Только вряд ли это имеет отношение к случившемуся…
– А в чем, собственно говоря, выражались эти перемены?
– Он стал замкнутым, плохо спал. Часто жаловался на сердце, говорил, что устал от всего…
– Почему у вас не было детей, Настасья Николаевна?
– Это тоже имеет отношение к следствию?
– Нет, вы можете не отвечать.
– Он не хотел ребенка.
– Почему? Материально вы обеспечены хорошо, могли пригласить няньку. Ребенок вас не связал бы.
– Он не хотел. Несколько раз у нас заходили разговоры на эту тему. Я плакала, но он упорно не хотел.
– А чем он объяснял свое нежелание?
– Ничем. Только однажды сказал: «Чтобы иметь детей, на это нужно иметь моральное право». Я спросила: «Кто же из нас не имеет этого права?» Он ответил: «Я». Ответил так резко и твердо, что я не стала больше его спрашивать.
– Странно, – сказал я, – один из самых уважаемых людей в городе вдруг считает себя не вправе иметь ребенка.
– Он вообще был очень странным человеком, – сказала она задумчиво. – На работе он был обыкновенный, а дома и наедине с самим собой странный. Он, например, не любил ничего долговечного, часто говорил, что неизвестно, кем и чем он будет завтра… Завел на мое имя сберкнижку и откладывал каждый месяц часть зарплаты. И не разрешал мне тратить эти деньги. И вообще он словно временно жил…
– Вам он не рассказывал о своих неприятностях в последнее время?
– Нет… – Она закусила губу. – У него, наверное, было с кем делиться… – Она осеклась, замолчала, испытующе взглянула на меня и поспешила пояснить: – У него всегда было много друзей.
– С Сергеем Сергеевичем он был в дружеских отношениях?
– Да. Он мне не раз говорил, что Агеев – это настоящий друг.
– Вот вы сказали, что он как-то временно жил, как вы думаете, отчего это? Может быть, он боялся неприятностей по службе? Боялся, что его могут уволить, и поэтому велел вам откладывать деньги на черный день?
– Нет, что вы? На службе у него все было хорошо. Его несколько раз хотели повысить, перевести в центр, но он отказывался. Жаловался на здоровье, говорил, что не справится. Отказывался наотрез. И никто не мог его переубедить. Когда я его спрашивала, почему он так поступает, он отшучивался, говорил: «Не по Сеньке шапка». Нет… Дело тут не в работе…
– А в чем же? – спросил я.
Она пожала плечами.
– Все это действительно очень странно… – произнес я, потом спросил: – А где вы были вчера вечером в момент убийства?
Она помедлила секунду, невесело улыбнулась и, отрицательно покачав головой, ответила:
– У приятельницы, Колосовой Валентины Ивановны.
– Она преподает литературу во второй школе? – уточнил я.
– Да, – ответила она очень сухо. – Что вас еще интересует? – Она посмотрела на часы.
– Спасибо, у меня все.
Попрощалась она со мной совсем холодно. И поделом. Обидеть подозрением женщину, пережившую горе. Нужно быть последним ослом. Я ругал себя всю дорогу до второй школы. И не переставал ругать, когда вышел оттуда, узнав, что Никитина действительно весь вечер сидела у Колосовой и об убийстве узнала от соседа Валентины Ивановны, ходившего в кино на последний сеанс. Она сразу бросилась в Овражный, но там Никитина уже не было, мы его увезли в морг. Тогда она побежала в отделение.
