Однажды, наблюдая через забор за работой Марьи Петровны, я спросила, хочет ли она пожить в городе, в хорошей квартире, отдохнуть от каждодневной физической работы?
Марья Петровна остановилась, косо посмотрела на меня и, бросив вёдра в куст хрена, с жаром воскликнула:
– Никогда! Никогда я не уеду из моей родной деревни!
– Но ведь вы очень устали! – возразила, было, я.
– Да, – вздохнув, согласилась старушка. – Я часто устаю, у меня остеохондроз, но я не смогу перестать работать! – и, подумав, добавила:
– Ведь это моя жизнь.
Спохватившись, что ещё не все дела сделаны, проворная старушка схватила вёдра и пошла поливать свой огород.
А я стояла, задумавшись над словами Марьи Петровны. Неожиданно мой взгляд упал на вялые листья огурцов на нашей грядке. Я взяла вёдра и пошла поливать свой огород.
СТЕПЬ
Посвящается Ольге Евгеньевне Крюковой
Поле ты мое, поле. Степь необъятная.
Колосья пшеницы на ветру развиваются мерно, в такт, как будто все разом одну протяжную песню поют…
Вдруг ветер, эх, как налетит, да как разгуляется!
Пшеничное море в поле-степи заволнуется, забурлит, но так мягко и нежно. И почему-то грустно становится.
И стоишь одна в степи. И слушаешь песнь.
Именно песнь. Песнь на языке пшеницы. Не знаешь, но только догадываешься, что эта песнь отчего-то печальная.
Проведёшь ручонками по колоскам и опять долго стоишь и слушаешь.
Потом бежишь домой…
В хате свежо. Матушка заждалась уже. Спрашивает тебя: «Что в ручонках-то?»
А ты радостно так протягиваешь сорванный колосок.
– Смотри, мама.
– Пшеница, – говорит мама ласково. И берёт бережно из твоих рук налитой золотистый колосок.
Довольная, смотришь на неё, а она улыбается, потирает свои добрые, много испытавшие, грубые потрескавшиеся руки и, дотрагиваясь до колоска, замечает:
– Видишь, дочка, зёрнышки-то – хорошие, значит, скоро урожай будем собирать.
И идёте вы вместе в поле-степь, и смотришь ты на маму, как она ловко срезает серпом одну за другой охапки колосьев. Хлопаешь своими детскими глазёнками и не можешь границу отыскать, где же «море золотое» кончается.
И стоишь так долго-долго. И думаешь: «Поле ты мое, поле – степь необъятная».
ЛЮБОВЬ НА ОБЛАКАХ
– Любовь на облаках, – произнесла я после некоторого раздумья.
– Интересно, – сказал Гриша, – а что она там делает?
– Живёт.
– Гм, – проговорил опять он. – Никогда бы не подумал.
– А почему?
– Это что-то земное, посредственное и неинтересное.
– И это ты говоришь мне такие слова! – воскликнула я. – Ты – романтик до мозга костей.
Он покачал пальцем.
– Ты меня туда записала! Не напрашивался я в романтики! Мне это всё равно.
Я огорчилась.
Он встал.
– И вообще, хочешь с тобой по-деловому поговорить, а ты на любовь переключаешься!
– Ну что же в этом такого?! – спросила я искренне. – О работе можно говорить всегда и везде, а любовь – тема такая серьёзная.
– Э… – протянул Гриша. – Что тут серьёзного? Фигня сплошная! Работать надо, а не любовь качать.
– Да мы просто разговариваем, – обиделась я.
– Это видно, – заметил Гриша. – Все вы просто разговариваете, а потом.
– Что «потом»? – заинтересовалась я.
– Фигня.
Я снова обиделась.
– Какой ты всё-таки чёрствый, Гриша! – констатировала я.
– Да, – с превосходством в голосе сказал он. – Я такой! И не нужно мне романтику разводить! Работа и работа, – отчеканил, поправив очки. – Я в себе воспитал это.
– У… – только и смогла произнести в ответ.
Он стоял, опершись на столб, с деловым видом просматривая какой-то блокнот.
