– Да ладно вам, отец, – сморщился Славик, – разве это главное, кто ты? Сегодня я богач, а завтра стану бедняком… Подумаешь, снова буду голый на земле спать и траву жрать. Извините, мама, вкушать.
– Это он такой экстравагантный, почти вольнодумец, – объяснил старик жене. – Как же ты таким знатным стал и в самый роскошный бомонд пролез? Каким путем ты этого добился?
Сын вытер руки и, комкая одноразовую салфетку, вздохнул:
– Простите меня, добрые родители, да только вид мой обманчив. Не привязали вы меня крепко к колышку, и выросло дерево малость порченым. Так и иду по кривой дорожке. Потому что я вор, и судьба мне досталась такая. Так что губернатор, если я нанесу ему визит, отправит меня под суд и на Магадан. Хотя, признаюсь, с нашим областным начальством я знаком. Только губернатор того не знает, так как я посетил его хоромы в неурочный час.
– Вот тебе и ёперный театр с мурлезоновским балетом, – оторопело выдохнул старик. – А я-то, дурак, понадеялся на симпатичную обеспеченную старость.
– Да уж, – прошамкала старуха. Она ничего не поняла про балет.
– Вот такие дела, – уронил голову сын. Продолжать обед ему расхотелось, и он закурил сигару.
– Что ж, и дорогая тачка не твоя, а, получается, краденая?
– Нет, не так. И автомобиль мой, и толстый портмоне принадлежит мне, и на пластиковой карте кое-что имеется, – сказал Славик, доставая паспорт на автомобиль, пачку долларов в банковской упаковке и развернув веером банковские карты. – А зовусь я не вашей фамилией, теперь я Печорин. Хотя имя, как видите, не менял и остался верен.
– Опять, что ль, балет? – вставила старуха.
– Вор я, дорогие родители, необыкновенный и, нескромно говоря, статусный. Если по хоккейному гамбургскому счету, меня можно назвать настоящим канадским проффи вроде Фила Эспозито. И ко мне с уважением относятся наши правильные воры.
– Самого Эспозито? За что ж тебе такой почет? – не поверил Борзов, хотя от слов сына на душе потеплело. Несмотря на то, что он болел за михайловскую тройку.
– А за справедливость. Я забираю лишнее только у богатых, а бедных не обижаю. И даже помогу, если требуется. Особенно женщинам. И ничего мне больше не надо, скажет девушка «спасибо», и все тут!
– Занимаешься воровским делом из благородных, стало быть, побуждений?
– Однозначно! А еще люблю спереть что-нибудь необычайное. То, чего до меня никто украсть не решался. И даже и подумать не мог… Эх, утащить бы Туринскую плащаницу, да опасаюсь, что это грех неимоверный.
– Знаешь, с плащаницей ты поосторожней, – перекрестился Борзов, – а то увидишь перед смертью гнусных духов, свирепо грозящих, и уволокут они тебя в глубины ада…
– Ой! – испугалась старуха. В этот момент раздался дверной звонок, и она бросилась открывать.
– К нам Агентов Валентин Кахаберович из библиотеки, – доложила старуха и спряталась за плечом Борзова.
– Здравствуйте, товарищи, – в избу с поклоном вошел пожилой человек с величественным животом, на который он положил шляпу. Его полные, гладко выбритые щеки были такими белыми, словно он специально напудрил их по старинной библиотечной традиции. – Слышу крики: пожар, овин горит! Я не мог остаться равнодушным! Такой я человек по призванию.
– Садись, Кахаберыч, – указал Борзов на лавку. А Славик пропел вполголоса:
И он вошел сюда походкой пеликана,
Достал визитку из жилетного кармана
И так сказал, как говорят у нас поэты:
