и безжизненные, как зал, обожгли меня, проткнули меня сотнями кинжалов, и я остановился.
Круглое лицо, пухленькие щёчки – ей нужно быть на плакатах. Исключительно на военных плакатах, которые стали развешивать с того самого дня парада.
В боку мгновенно перестало колоть. Я не оглядывал зал, потому что стоило той женщине пронзить меня взглядом, как мои глаза приковались к картине, вызвавшей у меня мерзкий холодок.
Сбоку от меня испуганная, забившаяся в угол, как мне тогда казалось, умирающая от горечи, находилась мать. В углу темно, но в темноте её большие глаза сверкают от слёз, грудь тяжело подымается от рыданий, а на руках её – тело моего отца.
–Mein Vater>1>1! – Я захлёбываюсь от слёз. Я кричу.
Чувствуя, как полыхает внутри ад, как там всё рушится, я прислонился к стене, боясь упасть. Моё лицо было сморщено от мук боли. На мои плечи опустилась тёплая рука рыжей женщины, улыбнувшейся мне. Пальцами другой руки она стиснула мне подбородок, заставляя меня смотреть на неё. Нет, она была даже не тёплая – горячая. Самая настоящая женщина, человек, из плоти и крови. Она дышит, видит, чувствует, мыслит – и это делало её в моих глазах отвратительной, мерзкой, непереносимой. Меня тошнило рядом с ней, мне хотелось уйти, от её взгляда меня выворачивало наизнанку – именно от того, что она, такая красивая, живая,вкусно-пахнущая, горячая, творит такие богомерзкие вещи. Это отвращение, этот страх тонкой иглой входил в мой разум, при взгляде на неё внутри все хорошие чувства моментально остывали. Это казалось страшным сном – настолько она вызывала невообразимые, противоестественные чувства. Одним своим видом она раскрывала мне тайный смысл всего злого, ловко вплетала его в мои поры. Она была не отсюда, не из этого мира – она была откуда-то снизу.
–Diese Verräter>2, – ещё шире улыбнулась она.
Я не смею называть его предателем. Предатель – это я.
Она говорила мне это каждый день. И даже когда она стала молчаливей, опасней – я всё равно видел это в её глазах.
Никогда я так больше никого ненавидел, как эту женщину. Она опустила на моё плечо и вторую руку, и когда я попытался вырваться, чтобы подойти к умирающему отцу, чтобы поймать его последний вздох, она до боли вцепилась в меня, и я закричал – закричал так громко, как только это было возможно. В ней, такой живой и прекрасной, не было ничего, хотя бы немного похожего на любовь или жалость.
Отец тяжело, прерывисто и часто дышит. Он смотрит на меня, то с ненавистью к боли, которую он получает, то с мольбой.
Женщина наклоняется ко мне, и я ухом чувствую её дыхание.
–Пойдёшь со мной – и она, – женщина кивком указала на мать, – будет жить.
Оцепенение, страх – вот что всколыхнулось во мне тогда. Отвращение.
Я не знал, соглашаться ли на предложение женщины. Отец так смотрел на меня… Хотел ли он, чтобы я жил вот так, как сейчас, вдали от матери и с таким страшным грузом на сердце, или хотел, чтобы я не предавал его, мать и родину и умер с ним?
–Mein Vater… – по щеке моей стекает слеза. Я больше не вижу сияние глаз матери, не слышу её всхлипываний – она молчит, закрыла глаза.
Отец не может даже говорить – женщина выстрелила ему прямо в щёку, а затем и в живот. Рыжая женщина хотела, чтобы я истязал себя выбором, пока мой отец медленно, мучительно умирает. Она сделает то же с матерью и со мной, если я не соглашусь. Разве был у меня выбор?
