Мужчина покрутил металлическую пластинку в ладони и прошептал голосом, таким же глубоким и богатым, как его костюм от «Уэстменкотт»:
– Эмери.
Мое имя прозвучало так, будто он уже произносил его раньше. Оно говорило о привычке, насторожившей меня, и я молилась всем богам, чтобы он не узнал меня по имени.
Люди обливали грязью имя не только моего отца. За последние четыре года мы с матерью получили достаточно душевных ран, но, полагаю, по сравнению с ней я еще легко отделалась. Она отказалась покидать Истридж.
Никто не хотел видеть нас там.
– Посмотри на меня, – потребовал он, шокировав меня.
Я отказалась. Это выглядело как трусость, а я никогда раньше не была трусихой. Я критиковала своего отца, но не могла сделать того же по отношению к себе.
Человек, которым я стала после «Уинтропского скандала», никогда бы не завоевал моего уважения. То бесстрашный до безрассудства, готовый на авантюру, несмотря на последствия. То бесхребетный, жертва и палач одновременно. Медведь, сломленный одним капканом: некогда могучий, но теперь павший.
Некогда тигр. А теперь щенок.
Если не считать жертв моего отца, это, вероятно, была самая большая трагедия произошедшего. Я потеряла отца, но я также потеряла и себя. Не окончательно, но достаточно для того, чтобы я больше не могла гордиться собой.
Мужчина вложил бейдж в мою ладонь и сжал мои пальцы на нем. Жест был невинным, но для незнакомца казался слишком интимным. Разряд пробежал от кончиков моих пальцев к сердцу, пронизывая меня так, что я тяжело задышала.
Что за чертовщина происходит?
Колдовство.
Никак иначе.
Я отдернула свою руку, потеряв равновесие, когда лифт, заскрипев, остановился с такой синхронностью, что я невольно задумалась, не ополчилась ли на меня моя собственная судьба. Меня качнуло вперед в тот самый момент, когда выключился свет.
Мы оказались в ловушке, и у меня кружилась голова.
Я падала.
Падала.
Падала.
Во тьму.
Сезон гроз в Северной Каролине всегда застает туристов врасплох.
Дождь налетает внезапно, но яркое солнце всегда выглядывает после. Я вырос с этим, и до сих пор это кажется мне странным, словно причуда матери-природы, призванная напомнить нам о ее власти.
Я взглянул на тело на полу, согнувшееся под прямым углом. Не мертва. Без сознания, пьяна и храпит громче сломанного карбюратора. И не абы кто. Эмери Уинтроп – интересный, но не самый отвратительный поворот событий.
Несколько дней назад Фика признался, что она в курсе, где скрывается ее отец, и как будто сама Судьба распорядилась так, что она упала ко мне на колени. Буквально. Лицом вниз – ее висок прижимался к моему бедру, пока она не упала с громким стуком и болезненным стоном, который, возможно, заставил бы меня вздрогнуть, будь мне дело до убийц и их сообщников.
Гром снаружи прогремел так громко, что сотряс металлическую коробку. Я переступил с ноги на ногу, чтобы не потерять равновесие, и выругался, когда что-то укололо меня в пятку. Посветив телефоном на ногу, вынул из ботинка длинную булавку, которой Эмери прикалывала бейдж. Я защелкнул булавку на бейдже, затем швырнул металлический прямоугольник в дверь.
Фонарик телефона осветил ее стройную фигуру, более костлявую, чем я помнил. Разрез на платье задрался и полез по шву, оставив обнаженной большую часть ее ноги. За последние четыре года она стала выше и теперь лежала, растянувшись на полу лифта, занимая все свободное пространство.
