– Сабле твоей мы оба жизнью обязаны, – отмахнулся Пётр Андреевич. – Не будь её, руками бы не выгрестись. Снег, он такой плотный при буране, что глина. Пошли, что ли, людей обихаживать…
* * *
Людей вытащили, старосту и обоих конвойных казаков положили рядком возле старостиной подводы. Пока поручик Егоров обшаривал мёртвых на предмет ихних бумаг или разных вещей, удостоверяющих личности, Пётр Андреевич шурудил в «бироновском возке». Протёр внутренности, благо снег под рукой. Потом пробрался к старостиной подводе, саблей отрезал от медвежьей полости одну шкуру. Полость благо великое, стачана из четырех шкур. Вот Пётр Андреевич одну шкуру пристроил на пол в своём возке – для тепла. Потом в седельных сумках у лошадей нашёл дерюжьи торбы, куда насыпал достаточно дроблёного ячменя из двух мешков, что вёз с собой покойный староста. Привязал торбы под морды лошадей. Те тотчас захрустели, жадно хватая ячмень.
Поручик Егоров, тем временем, обоих угоревших казаков и старосту закидал комьями лежалого снега, воткнул в изголовья две перевязанные крестом маленькие ели. Хорошо и заметно.
– Хорошо и заметно, – одобрил Пётр Андреевич, – только, не приведи Господь, лисы или волки учуют…
– Так замёрзли ведь они. От мёрзлых – какой запах?
– От мёрзлых – никакого, а вот тулупы на них и прочая одёжа, она пахнет. Дай-кось пару сосудов водки…
Пётр Андреевич той же саблей снёс на сосудах горлышки и облил водкой сугроб над телами.
– Теперь хищники зачихают и рыться здесь до весны не станут. Только, даст Бог, их раньше зверей люди поднимут. Вот приедем завтра в село Благовещенье, – тут Пётр Андреевич перекрестился, – там и сообщим о покойных.
– Я сообщу, – торопливо сказал поручик.
– Конечно, конечно, – заторопился отвечать преступник. – Ты, ваше благородие, и сообщишь. Я-то опять замкну свои уста молчанием. Как положено преступнику.
Лошади опустошили торбы, стали оглядываться, звенеть сбруей.
– И нам пожевать надобно, – Пётр Андреевич оглядел серое небо без солнца. – Поди, время сейчас подошло к обеду. Надобно поесть, крепко запрячься и торопиться… Хотя торопиться не выйдет. Дорогу отчаянно перемело, пойдём не ходко. До села Благовещенья, полагаю, будет ещё вёрст двадцать. И всё по снегу. Ночевать придётся на тракте… Слава Богу, станем ночевать у костра, не в бироновском возке… Я хоть ноги вытяну… Или как ты, поручик, полагаешь меня далее везти? Опять безвылазно в подлом возке?
– До села нормально, а потом, не обессудь, Пётр Андреевич, но повезу, как положено. Иначе…
– Иначе и тебя со мной вместе повезут. Понимаю. Давай закусим…
* * *
Ввечеру, проехав по заметённому тракту вёрст десять, совсем заморили лошадей. И теперь сидели у костра, в прогалине, хорошо закрытой от ветра и от проезжей дороги. Опять кормили лошадей и сами кормились. Пётр Андреевич насадил на крепкий сучок кусок варёной оленины, грел его в пламени костра. С сожалением глядел, как поручик освежается водкой. Поручик Егоров выпил прямо из горлышка, встряхнулся, ухватил кус мороженого мяса. Пётр Андреевич протянул ему разогретое, прямо чуть ли не кипящее мясо.
– Вот, возьми. Водку завсегда закусывай горячим заедком. Пользительность от горячего заедка организму великая.
Поручик с удовольствием откусил горячего мяса, стал жевать. Спросил сквозь набитый рот:
– Так… это, Пётр Андреевич, скажи всё же – за что тебя я должен доставить в столицу, а? Таким варварским образом? Не бывает, чтобы преступники своей вины не знали…
