Все смотрят на меня так, будто у меня выросла вторая голова.
– Что? Мое имя? – в замешательстве спрашиваю я. Лахлан коротко кивает. – Винна Айлин, – повторяю я.
– Проклятье, – шепчет Айдин, а Лахлан поворачивается к Кигану, сидящему на пассажирском сиденье. Они обмениваются многозначительными взглядами, которые я совершенно не понимаю.
– Народ, мое имя что-то для вас значит? – Я перевожу взгляд с одного на другого. – Вы очень странно себя ведете.
Сидящий на водительском месте Лахлан разворачивается, и я пялюсь ему в спину. Мне никто не отвечает. Из-за тишины в машине становится жутко некомфортно, и мне вдруг хочется сбежать. Я уже тянусь отстегнуть ремень, но машина снова двигается с места.
Почему они все так переполошились из-за моего имени?
– Расскажешь нам немного о себе? – предлагает Эврин, и я смотрю на него настороженно, с сомнением.
– Нечего особо рассказывать.
– Сколько тебе лет? – спрашивает Сильва.
– Двадцать два.
– Ты всегда здесь жила? – подбадривает меня Киган.
– Нет, в детстве я часто переезжала, но последние восемь лет живу в Вегасе.
– Расскажешь о своей семье? – небрежно говорит Айдин, но я замечаю, как дрожит его подбородок.
Вереница скорострельных вопросов и ответов резко обрывается всеобщим ожиданием моего ответа Айдину. Я мучительно раздумываю, сколько стоит рассказать о том, как я росла, но интуиция подсказывает, что лучше выложить все как есть. И я ей доверяю.
– До пятнадцати лет меня воспитывала просто чудовищная женщина по имени Бет. Она ни на секунду не позволяла забыть о том, как сильно меня презирала. У меня была сестра. Мне было пять, когда родилась Лайкен…
Я задыхаюсь от застревающих в горле слов, на меня обрушивается внезапная тоска, которая накатывает каждый раз, когда я думаю о Лайкен. Сильные эмоции вызывают вспышку пурпурной и оранжевой энергии, которая устремляется вниз по рукам, и я стискиваю зубы, пытаясь обуздать эмоции и силу.
– Ты в порядке? – спрашивает Айдин, и я замечаю, что они с Эврином отстранились от меня настолько далеко, насколько это было возможно.
Я усиливаю контроль над эмоциями и продолжаю.
– Все нормально. Эмоции подпитывают силу, – размыто объясняю я. – Бет и Лайкен убили, когда мне было восемнадцать. Бет постоянно ввязывалась в какие-то стремные дела, а Лайкен за это поплатилась. Меня, скорее всего, тоже убили бы, если бы Бет не услужила мне и не выгнала из дома в пятнадцать. С тех пор я жила сама по себе.
Я решаю ничего не говорить о Талоне. Эти незнакомцы и так знают обо мне предостаточно, а рассказывать о Талоне – это как будто бы пересечь грань, за которой стукачи получают розгачи.
– Это все, что вы от меня узнаете, пока не расскажете о том, что здесь происходит.
Услышав мой вопрос, они обмениваются взглядами, и именно в тот момент, когда я решаю, что они ни хрена мне не скажут, старый добрый Эврин снова прерывает молчание:
– Эм… ты ведь знаешь, что ты не человек, да… Винна?
От вопроса Эврина появляется ощущение, словно меня обухом по голове ударили. Не человек? Ну, то есть я понимала, что отличаюсь, что по какой-то причине я другая, но даже в свете всего того, на что я способна, я никогда не сомневалась в собственной принадлежности к кругу людей.
– Тогда кто же я, черт возьми, такая?
– Ну, думаю, наиболее знакомый тебе термин – ведьма, но мы зовем таких кастерами, – говорит Сильва.
Я оглядываюсь, пытаясь понять, не издеваются ли надо мной эти засранцы, но натыкаюсь на смертельно серьезные лица.
