– Надо кое-что доделать в подвале, – пробормотал Коул, и я разобрала лишь часть из его слов, сбивчивых и нечленораздельных из-за смущения. – Проверить… Починить… Скоро вернусь.
Он сбросил с себя одеяло и вышел из комнаты, так ни разу на меня и не взглянув. Я улыбнулась ему вслед, и эта улыбка походила на пьяную, вот только эгг-ног был безалкогольным. Опьянена я была другим.
Просидев больше пятнадцати минут, но так и не дождавшись возвращения Коула, я отнесла посуду на кухню и поднялась наверх, чтобы наполнить себе ванну.
Керамическая, расписанная вдоль бортика акриловыми красками ванна стояла под узким матовым окошком, по которому хлестали ветви деревьев. Плитка по углам стен треснула и осыпалась, но, за исключением этого, ванная комната выглядела миловидно. Я провела рукой по махровой ткани полотенец и заметила среди стойки с шампунями еще две склянки – масло можжевельника и морскую соль. «Морская соль делает нас сильнее, если заговорить ее и принять внутрь, но обжигает и ослабляет, если коснется кожи. У всех вещей две стороны», – говорила мама. Поэтому я ограничилась маслом и капнула несколько капель под струю воды.
Дожидаясь, когда ванна наполнится до краев, я высунулась в коридор. Несмотря на все мои попытки выглядеть беззаботно, по коже табунами бродили мурашки. Однако мысли после вечера с Коулом были кристально чисты: я больше не боялась того, что незримо витало под потолком, наблюдая. Скользнув пальцами по кедровому подоконнику, я остановилась в дверях боковой спальни, в которую Коул закинул мои вещи. Практически пустая, она выглядела аскетично – кровать, две тумбы и шкаф. Такой же была вторая комната, которую Коул присвоил себе, а вот какой была третья, оставалось только гадать. Я задержалась перед запертой на ключ дверью и, уже собираясь возвращаться в ванную, тронула круглую ручку.
Та повернулась, и дверь отворилась.
Дыхание обратилось в морозный пар: в комнате было аномально холодно и сыро. Шагнув внутрь, я выставила ладонь, ощупывая дверные углы, чтобы не напороться в темноте на один из них.
– Мерцают светлячки, – шепнула я невинное заклинание, которому матери учат своих детей с ранних лет, чтобы те не боялись ночевать в одиночестве.
Мягкое желтое свечение, озарившее пыльную спальню, разливалось всюду и ниоткуда одновременно.
Кровать с балдахином, заправленная бордовым покрывалом, такого же цвета стены и пуфик, загроможденный старыми вещами и одеждой. Я огляделась, но, что бы ни сидело в этой комнате раньше, его здесь больше не было. Обычная заброшенная комната, по дверной раме которой тянулась резьба, доходящая мне до пояса, – горизонтальные отметки, поставленные ножом. Лишь приглядевшись к ним, я вспомнила, как точно так же отец мерил нас с Джулианом, состязающихся в росте. На двери родительской спальни Гастингсов чередовались две буквы: К и Г.
Я грустно улыбнулась и, выйдя из комнаты, закрыла за собой дверь.
Когда я вернулась в ванную, вода добралась почти до бортиков. Сложив на раковине пижаму и избавившись от юбки с джемпером, я погрузила в ванну сначала щиколотки, а затем окунулась полностью.
Под ступней промялось что-то мягкое и упругое. Потянувшись рукой, я нащупала упавшую в воду мочалку и достала ее.
Но то была совсем не мочалка.
– Коул!
Я завизжала и, швырнув трупик дохлой крысы, выскочила из ванной, чувствуя под ногами еще с десяток мертвых крыс. Я едва успела схватить полотенце и завернуться в него, когда дверь распахнулась, выбитая Коулом. Он, перепачканный в чем-то вязком и багровом, зажимал рукой плечо.
