– Как ты поняла, что пришел именно я? – поинтересовался пытливый следователь.
– Оу, – задумалась крестьянка, – у вас очень отличительный стук! Он напоминает мне какую-то мелодию, и я запомнила его еще с того раза, когда мы с вами встретились впервые!
Кисейский удивленно выпучил глаза. Он всегда стучал в двери, отбивая один и тот же длинный и извилистый ритм, но никогда не задумывался над тем, откуда именно эта последовательность возникла у него в голове. Поведя взгляд к небу, и шатнувшись к срубу часовни, экспедитор повторил свой привычный замысловатый стук по дверной раме. Внезапно на его лице вспыхнула улыбка озарения!
– Точно! – воскликнул он. – Это же вступление либретто Сумарокова!
– Сумарокова? – заинтересованно переспросила Матрена, отойдя в сторону, чтобы дать Кисейскому дорогу.
– Да! – воодушевленно выпалил Михаил, оббивая сафьяновые сапоги от снега. – Это – мелодия из «Цефала и Прокриса», первой оперы, написанной на русском языке! Франческо Арайя поставил ее в Зимнем дворце в 1755! – следователь сентиментально прикрыл глаза. – Помню как вчера!
– Надо же! – удивилась крестьянка, закрывая дверь. – Неужели вам удалось побывать на премьере?
– Можешь в это поверить? – восторженно усмехнулся экспедитор, ставя громоздкий погребец на стол. – Мне было всего девятнадцать, когда вместе с другими отличившимися членами своего полка я был вызван на просмотр как военный приглашенный!
– Наверняка это было необыкновенно, – мечтательно вздохнула Матрена. – О чем эта пьеса?
Лазурное Марево было практически полностью отрезано от внешнего мира, поэтому даже служащие земской избы с трудом могли узнавать о последних культурных новостях империи вовремя. Что уж говорить о тяглых крестьянах. Матрена являлась воспитанницей и протеже думного дьяка и была куда образованней большинства крепостных, но, конечно, не знала ничего про новинки зрелищного искусства и музыки. Именно поэтому она слушала своего нового наставника с таким большим интересом.
– Что ж, – Михаил беспечно облокотился о стол, выгнув грудь и задумчиво пыхнул, – я бы назвал это историей любви, недопонимания и предательства, а также страстей в мире людей и богов!
– Как интересно! – ахнула крестьянка. Матрене определенно была очень приятна эта беседа, ведь Кисейский еще ни разу не видел, чтобы ее глаза сверкали так ярко, а голос звучал так пестро и жизнерадостно. – Я даже представить не могу, как прекрасен Зимний дворец!
Счастливое лицо Кисейского медленно перекосило в гримасу тревоги и раздражения, когда тот вспомнил случай, омрачивший его опыт в тот знаменательный вечер.
Все началось с того, как на входе в Эрмитажный театр чрезмерно напыщенная барыня начала оскорблять и высмеивать солдат драгунского полка. Дикая ховрячиха набросилась на Кисейского и его сослуживцев с бессмысленными усмешками, называя их «лободырными истуканами», глумясь над самим фактом того, что они были приглашены на оперу. Им всем было неприятно, но Кисейский был в ярости. К девятнадцати годам будущий следователь Тайной канцелярии прочитал всего Вальтера и знал наизусть «Мещанина во дворянстве». Поэтому Михаил не мог принимать пустые оскорбления своего интеллекта молча.
Болезненно тощая женщина носила безвкусное однотонное платье в обтяжку, а ее лицо было отбелено до неузнаваемости. Именно поэтому, усмехнувшись, Кисейский с гордостью сравнил ее с застывшей сосулькой свечного воска. Никогда в жизни его не покрывали большим количеством проклятий и угроз. От ярости тон сошел с лица барыни. Крючась как горящая ведьма, она кричала, что сделает все возможное, чтобы закрыть каждого из товарищей Михаила в штрафном батальоне.
