Достойный себя, писарь-Ираклий нервозно семенил позади, едва не наступая на подол длинной боярской ферязи. Его глаза бегали туда-сюда, а рот периодически открывался, чтобы что-то сказать, но спустя несколько мгновений колебаний, закрывался вновь. Худощавый чиновник серьезно невзлюбил Кисейского и Матрену после того, как они выставили его посмешищем. Поэтому он хотел воспользоваться вспышкой гнева Ячменника, чтобы обратить ярость старосты на них, когда стороны наконец встретятся лицом к лицу. Но дальновидный Ираклий опасался, что обожжется, играя с огнем, и по случайности выплеснет эту злость на самого себя. Поэтому он решил помалкивать.
Последняя пара дверей была открыта! Сияние десятка лучинных светильников протянулось по гладкой поверхности длинного стола переговоров. Усмешливо и беззаботно заложив одну руку за спинку стула, Кисейский развалился в противоположной главе залавка. Несмотря на позу, его лицо было серьезным.
Матрена сидела рядом и делала это куда более цивильно, положив ладони на колени. Ее взгляд расширился и почти сразу виновато упал в стол, когда она заметила в дверях земского старосту. Безнаказанная раскрепощенность Кисейского в присутствии главы Марева не укладывалась у нее в голове, но каким-то образом она ожидала от своего чудного и дерзкого наставника именно такого поведения. Протеже невольно ухмыльнулась.
Две живые стены целовальников оцепляли стол переговоров с параллельных сторон, словно веревочные ограждения на боксерском ринге, предвещая свирепый бой: не кулачный, но схватку умов. Кисейский и Ячменник обменялись меткими и фиксированными взглядами, точно взяв чужое внимание на абордаж перед тем, как хромой барин сел в противоположной главе стола.
– Михаил Святославович, – начал староста. Его слова были вежливыми и формальными, но голос звучал раздраженно и отстраненно. – Деревенская гвардия уведомила меня о том, что вы нещадно требовали встретиться со мной посреди ночи, – в его тоне появились первые злорадные нотки, – чтобы обсудить кое-что очень важное, касательно дела Одноглазого Лиха.
Ячменник перевел вымотанный и ищущий надежду взгляд на Святорада, стоявшего рядом. Было видно, что староста уважал и доверял безбородому витязю, как это делали его братья и, возможно, даже считал самым ответственным и вменяемым человеком в комнате, по крайней мере, в данный момент. Святорад одобрительно кивнул.
– Я все правильно сказал? – тяжело вздохнул усталый Ячменник. Он явно был жаворонком, что в очередной раз делало его полным антиподом Кисейского.
– Да, – односложно ответил Михаил, наконец вытянув руку из-за спинки стула и сложив ладони в замке. Следователь был готов к долгой и запутанной дискуссии, – все верно.
На этот раз тяжелый и блуждающий взгляд Ячменника упал на Матрену. Захар усмехнулся, даже не пытаясь скрывать своей потехи. Его широкие плечи подпрыгнули.
– Вы действительно припахали к расследованию простую крестьянку! – с искренним восторгом и лишь легкой насмешкой воскликнул староста. – Не сочтите за грубость, но, – он зажмурил глаза и стыдливо улыбнулся, – все ли следователи Тайной экспедиции прибегают к подобной вербовке, или вам просто по вкусу батрачки?
Матрена раздраженно прищурилась и сердито смяла свою рубашку. Будучи тяглой крестьянкой ей часто приходилось терпеть оскорбления и насмешки в свой адрес, и многие смирились бы, а может даже начали верить всем этим словам, очутившись на ее месте. Но Матрена никогда не переставала злиться, не потому что хотела, а потому что честь не позволяла девушке поступить по-другому. Не такая честь, которую можно купить и облачить в серебро, но та, с которой нужно родиться, которую нужно взрастить и закалить.
