– Мне жаль, что так вышло.
С порога Лапшеву хорошо было видно, как она брела по узкой улочке с низко опущенной головой, пока кусты сирени не скрыли её поникшую фигуру. Валентина так ни разу и не оглянулась.
С этого дня они вели себя как чужие люди: при встрече не здоровались и не разговаривали. Лапшеву было очень стыдно перед женой, но особенно перед дочерью и внуками.
Наступила осень, земля покрылась плотным слоем рыжих, пурпурных, оранжевых, лимонных листьев. Заморосили затяжные дожди, с каждым днём становилось всё прохладнее и однажды ударили заморозки. Лапшев выходил в сад и хмуро смотрел на покрывшиеся белым инеем травы, цветы, на схваченную хрустким льдом воду в небольшой лужице у порога.
Расставаться с дачей было тяжело, но семья всё ж дороже. Надо было решаться на продажу.
НА УЗЛОВОЙ СТАНЦИИ
Узловая станция с высоты птичьего полёта напоминала большой муравейник с множеством уходящих от него тропинок. Только тут вместо тропинок на многие километры тянулись железнодорожные пути. Жизнь на станции не замирала ни на минуту: гудели маневровые тепловозы, по громкой связи общались работники, милый женский голос по радио объявлял о прибытии и отходе товарных и скорых поездов в разные концы необъятной страны. Здесь ежедневно происходили грустные расставания, радостные, а порой и неожиданные встречи.
Родион Ефимович слыл на работе неисправимым романтиком, поэтому неудивительно, что узловую станцию он сравнил с полевой ромашкой, где вместо лепестков-лучиков были уходящие вдаль рельсы. Он возвращался из командировки, а в этом старинном уютном городке с красивой архитектурой девятнадцатого века у него случилась пересадка. До нужного ему поезда по времени было ещё далеко. Он походил по городу, поглазел на достопримечательности и теперь, уставший, сидел на лавочке в привокзальном парке.
Стояла ранняя осень, жёлтая листва на берёзах ярко горела на солнце. Время от времени с деревьев тихо падали золотые листья, шурша под ногами у прохожих. Свежий воздух, прихваченный первыми лёгкими заморозками, пронзительно чист и крепок.
Родион Ефимович был одет в длинный плащ, модная шляпа, купленная по случаю в Германии, где они однажды успели побывать с женой, лежала на коленях. Вытянув ноги в дорогих жёлтых туфлях, локтем прижимая к себе кожаный портфель, он подставил осеннему солнцу крупное, чисто выбритое лицо. В этом отношении он был педант, по утрам всегда тщательно брился, не желая выглядеть в свои пятьдесят восемь неряшливо.
Услышав характерный звук колёсиков дорожной сумки, Родион Ефимович приоткрыл глаза: на скамейку неподалёку села невысокая хрупкая женщина в коротком оранжевом плащике. Из-под вязаного цветного берета кокетливо сдвинутого на бочок, выглядывал локон светлых волос. Берет украшала большая брошь в виде ромашки. Она ярко блестела, один из солнечных зайчиков, ослепив на секунду, коснулся его глаз. Родион Ефимович едва приметно улыбнулся, и принялся украдкой из-под прикрытых век с интересом наблюдать за незнакомкой.
Мельком взглянув на него, женщина покопалась в миниатюрной дамской сумочке, которая висела у неё через плечо, вынула крошечное зеркальце, губную помаду и, округлив прелестный ротик буковкой «о», стала аккуратно подкрашивать свои и без того сочные губки. У женщины было довольно привлекательное ухоженное лицо, и вот так сходу определить её возраст было затруднительно. Но судя по мелким горьким морщинкам вокруг рта и возле глаз, скорее всего она была не намного моложе самого Родиона Ефимовича.
