– Ты о чем? – спросил Бабаджан Ашурович.
– Не знаешь?
– Не знаю.
– Родион. Что там? – поинтересовался старший лейтенант результатами разведки.
– Тишина… Никого…
– Плохо. Искать надо. А то адвокаты эмира действительно заведут на нас дело. А свидетелей наших или убьют, или запугают. – Самоцветов посмотрел на бомжей.
– Мы уже пуганые-перепуганные, – сказал Серафим Львович. – Мы даже полицию не очень и не всегда боимся.
– Уведите эмира подальше. Он своим присутствием мешает вести допросы, – распорядился Самоцветов. – И осторожнее с ним. У него бедро прострелено. Сделайте ему хорошую перевязку.
Старшему сержанту показалось, что в голосе командира взвода даже какие-то нотки уважения послышались. И даже определенная заботливость.
– Не бедро, а задница… – поправил Самоцветова бомж с сиплым голосом, а Семисилов вспомнил вдруг, что это, кажется, он стрелял кому-то в это место. Эмир тогда в профиль стоял и был в бронежилете. В корпус стрелять – пуля может бронежилет и не взять. Потому и стрелял в ягодицу. И не знал точно, что это эмир…
* * *
Допросы пленников продолжились. Раненых было много. Часть из них, конечно, наотрез отказывалась разговаривать на русском языке. Но большинство говорило. И словами своими бандиты старались подтвердить сказанное эмиром. Наверное, Дагиров не случайно говорил громко. Но было непонятно, то ли голос у него такой сам по себе, то ли он для кого-то говорит. Потому Самоцветов не перебивал его и не заставлял разговаривать шепотом. И если раньше версию эмира, насколько слышал старший сержант, пленники даже не упоминали, то теперь о ней старался сказать каждый, кто соглашался говорить. То есть шло прямое обвинение спецназа в уничтожении мирных жителей. И даже не просто мирных жителей, а иностранцев, приехавших в гости на день рождения к другу. Причем никто из друзей с грузинской стороны не знал, что Дагиров считается бандитом. Он часто бывал в гостях у них и всегда вел себя примерно, был уважаемым человеком.
И только предпоследний из пленников, приведенный с дальней позиции, почти что с той линии, где Семисилов с товарищами держал оборону, на вопрос о том, куда делись рабы, не зная уже сложившегося во время прежних допросов положения вещей и не слышавший слов эмира, сказал почти откровенно и с наглостью:
– А ты попробуй, догони. Они сейчас уже, наверное, в Грузии…
Разговор принял конкретный оборот, чего старший лейтенант и добивался.
– Каким ущельем пошли?
– Ищи! Я за ними не следил…
Наглость всегда должна наказываться. Она и была наказана кулаком стоящего рядом рядового Стрижакова. Он выглядел рядом с бандитом словно тоненькая ветка дерева рядом с мощным дубом. Но при этом хлестким и резким боковым ударом, похожим на удар плетки, срубил этот дуб. Выглядело это впечатляюще.
– Плохие у тебя родители, – сказал рядовой. – Никуда не годные. Таких следует родительских прав лишать.
– Не трогай моих родителей. Они уважаемые люди, – сказал бандит, с трудом переваливаясь из положения «лежа на спине» в положение «сидя на заду». Ранение у него было легкое. Один осколок поцарапал плечо, второй порвал бровь. Солдаты с такими ранениями продолжают бой, а этот и автомат бросил, и сам залег без движений. – Чем они тебе не понравились, солдат?
– Совсем тебя не воспитывали. Не научили говорить вежливо, – сказал Стрижаков.
Тем не менее информация уже высказана, причем важная информация, что стало понятно даже из того, как, выражая недовольство, зашевелились другие пленники. Один из них даже высказал что-то вслух. И этого хватило, чтобы допрашиваемый замолчал. Больше он разговаривать не желал. Даже пинки тяжелых солдатских башмаков заставляли пленника только скалить зубы, но не говорить.
