Бессильно обхватываю руками затылок и запрокидываю голову назад. Через секунду напряженного ожидания я сдаюсь на растерзание собственной памяти.
К тому моменту я уже смирилась с тем, что дом стал тюрьмой. Согласилась терпеть и абстрагироваться от Люды с ее собутыльниками. Согласилась просто переживать моральное и физическое насилие над собой, не жалея себя за несчастную долю и не питая ненависти к этим людям.
Поделать было ничего нельзя, а жить хотелось.
Ничего не оставалось, как признать главой моего дома Люду. Та жила в нем и звала «своим». По ее неписаным правилам базового уважения мне не полагалось. Что уж говорить о заботе, еде и обеспечении деньгами. Все это ей и в голову не приходило, я ведь, как-никак, взрослая девочка, могу повертеться и поулыбаться взрослым дяденькам на улице за несколько купюр.
Кошмарные заработки на пропитание в одиннадцать лет я смогла переделать в «нереальное», фальшивое воспоминание.
Уже тогда было понятно: если я не защищу свою психику, стану моральной калекой.
Со временем я осознала, что родители вытащили Люду из какого-то захолустья. У той даже не было квартиры, ей дали наше жилье. А вместе с ним и право на меня, варварство и насилие.
«Родители…»
Второе красочное воспоминание перекрывает первое.
Снова яростно трясу головой, моля черепную коробку вернуть первое, не так душившее.
«Жалкое мерзкое существо».
Слова-фавориты Люды, после которых лился ряд прочей ругани, все более отвратительной и бессмысленной. В меня летела посуда, тело становилось грушей для рук, избивавших во благо, ради «воспитания». И все заканчивалось либо выкидыванием за порог, либо спасением за дверью моей комнаты.
– Убирайся, сучья шлюха!
В тот вечер Люда напилась в стельку вместе с двумя напарниками по алкогольному ремеслу. Все под стать друг другу: осунувшиеся расплывшиеся лица, сгорбленные потные спины.
Слова Люды не пробились через стену, давно воздвигнутую за грудной клеткой, и проскочили мимо. Только слегка отстучали в ушах. Проигнорировав шатающееся приближение пьяницы, трясясь мелкой дрожью, я продолжила избавляться от верхней одежды.
Ошибка.
Сжатая свиная ручища летит в висок, и я оседаю на пол, цепляясь рукавом пальто за ветхую железную вешалку. Рукав разодран. Сейчас главное добраться до комнаты и зашить, пока из подкладки не выпали остатки пуха.
Резкий приступ тошноты.
Невозможность встать с пола и ощущение собственной беспомощности. Люда же, казалось, становилась халком, поглощая целебный алкоголь ведрами.
Пространство перед глазами предательски завальсировало десятками красочных точек, а мысли одна за другой в спешке стали покидать сознание, как крысы тонущий крейсер.
И я безвольно валюсь на пол, как грязная скомканная тряпка, созерцая отклеивающуюся плитку с потолка и исказившееся лицо Люды.
И нет никаких сил ни встать, ни бороться за справедливость.
Я распластана, повержена и совершенно пуста. В голове мелькает согревающая страхом мимолетно залетевшая мысль.
«Может, наконец, умру сегодня, и все прекратится? Может, больше не придется видеть этот кошмар?»
Личный упырь что-то кричит. Слов не разобрать, уши заложило. Оно и к лучшему.
Спустя секунду получаю за молчание зловонный липкий плевок, метко попавший прямо в глаз.
И только он заставляет встать на трясущихся локтях и двинуться в комнату, чтобы не попадаться лишний раз на глаза.
Но план проваливается, когда за ворот водолазки хищно цепляется ручища.
