На кухне в ящике под дорожными картами лежит шоколадка с морской солью и миндалем, пожалуйста, пусть она будет там, пожалуйста.
– Тебе нравится, когда сестра сует тебе палец в нос?
Джон с улыбкой уворачивается и кивает.
– Когда уже этот мудацкий ужин?
– Что?
Бекс понимает, что проштрафилась, и корчит хитрую рожицу.
– В смысле дурацкий.
– Но сказала-то ты другое. Ты хоть знаешь вообще, что это значит?
– Плохое слово.
– Это Мэтти так говорила?
– М-м-м…
Как именно соврет – будет выгораживать или спихнет вину?
– Может, и говорила, – уныло отвечает Бекс.
Бекс обожает Мэтти: Мэтти добрая, гораздо лучше противной миссис Костелло. Когда Бекс врет, то становится похожа на своего отца. Эти глубоко посаженные глаза когда-то казались жене красивыми, но своей девочке она бы такие не пожелала. У Бекс скоро появятся вокруг них темные круги.
Кому какое дело до внешности, если девчонка счастлива?
Да всем есть дело.
– Что до твоего вопроса, то ужин будет тогда, когда я захочу, – говорит жена.
– А когда ты захочешь?
– Не знаю. Может, вообще сегодня ужинать не будем.
Шоколадка. С морской солью. И миндалем.
Бекс снова корчит рожицу, но уже совсем не лукавую.
Жена становится на колени на ковер и прижимает детей к себе, тискает, обнимает.
– Ладно, гномики вы мои. Не волнуйтесь, конечно, ужин будет. Я пошутила.
– Иногда шутки у тебя дурацкие.
– Бывает. Простите. Вот вам предсказание: ужин будет ровно в четверть седьмого по тихоокеанскому времени. А есть мы будем спагетти с томатным соусом и брокколи. Вы сегодня какие гномики – какое у вас волшебство?
– Я водяной гномик, – говорит Джон.
– А я лесной, – говорит Бекс.
Сегодняшний день в календаре на кухонной стене помечен маленькой буквой «п». П – попросить.
Снова попросить.
Жена смотрит в эркерное окно, краска на раме вся облупилась, наверное, в ней содержится свинец (она постоянно забывает записать детей на анализ). Муж труси́т по дорожке к дому, ноги у него короткие, джинсы слишком узкие, он для них староват. Дидье до ужаса боится старомодных штанов с высокой талией, «папочкиных джинсов», поэтому одевается так, будто ему все еще девятнадцать. По бедру колотит сумка-портфель.
– Папа дома, – кричит жена.
Дети бросаются навстречу. Именно этот момент она раньше так любила воображать: муж возвращается с работы, дети его встречают, идеальный момент – ни прошлого, ни будущего, неважно, откуда он пришел, что случится после, только радость встречи, «папа, это ты».
– Фи-фо-фу, je sens le sang[8] двоих квебекско-американских детишек! – гномики карабкаются прямо на него. – Ладно, ладно, слезайте давайте, – но ему нравится, что Джон висит у него через плечо, а Бекс потрошит сумку в поисках купленных в автомате гостинцев.
Как ее отец, она любит соленое. Неужели дочка во всем пошла в него? А что у нее от жены?
Нос. Слава богу, отцовский нос ей не достался.
– Привет, meuf[9], – здоровается он и ставит Джона на пол.
– Как прошел день?
– Да обычная херня. Хотя нет, не совсем. Учительницу по музыке уволили.
«Хорошо».
– Херня! – вопит Бекс.
– Мы не говорим слово «херня», – одергивает ее жена.
«Слава богу, что больше ее не будет».
– Папа…
– Я хотел сказать «фигня», – говорит Дидье.
– Дети, уберите кубики с пола. Кто-нибудь наступит и споткнется. Прямо сейчас! Но мне казалось, учительницу по музыке все любили.
– Бюджет урезали.
– То есть вообще музыки не будет?
Он пожимает плечами.
