– Да вы ее мать, Драгану, помяните, – охали. – Она же точно такая – коса чернющая, что сажа, глаза зеленые, как вода болотная. А как говорила, как важничала! Что твоя Властительница Лесная! Да только не спасли познания ее проклятые, сгинула таки!
– Тише говори, – обрывала ее соседка. – Гляди, вон Марешка смотрит, кабы не услыхала.
– А мне что? Пускай услышит и знает про мать свою правду, – кричала другая кумушка.
– Цыц, змеи ядовитые! – раздавался спокойный, но строгий голос. – Не ваше дело судачить. Не слушай их, Марешка. Идем со мной, поможешь корзину с ягодами донести?
Это добрая моя Велеслава вступалась за меня. И кумушки умолкали, ведь ослушаться побаивались. Она была одной из самых старших в деревне, и никто, пожалуй, кроме некоторых Старейшин, не знал, сколько лет прожила знахарка.
В Велеславе чувствовалась спокойная сила, противиться которой не было возможности. Она же слыла и ведуньей, поднимала больных, даже тех, кто уверял, будто заглянул во Тьму и не ожидал возврата к Свету. Дом ее заполняли травы и коренья, названий которых многим было неведомо.
Из почтения к ней меня оставляли в покое на некоторый срок, пока не случалось очередное недоразумение. И тогда уж в каждой избе хихикали о том, как дочка Чеслава исправно женихов встречает. Одна Велеслава знала, что прикинуться неумехой стало единственным для меня спасением от унылой деревенской жизни в качестве чьей-нибудь жены.
Никому не пришло бы на ум, что я нарочно отваживала женихов. Ведь всякая девица помышляет о добром муже и размеренной семейной жизни. Но только не я! Только не я…
Мои мысли улетали далеко отсюда. Пускай отец думал, будто постоянной работой и поучениями сделает из меня достойную невесту. Зато мечтами моими он не владел и в мыслях своих я могла унестись далеко. Туда, где все будет иначе, и, быть может, живут такие, как я и думают о том же.
Я смахнула пот со лба, утерлась платком. Тяжелая работа заканчивалась. Теперь хотелось улизнуть на речку и смыть с себя лошадиный запах, когда снова услыхала голос отца. Он звал меня в дом, приказывал поторопиться, немедля бросив заниматься скотом. Что за спешка такая?
Наскоро умыла лицо и руки в бочке с чистой водой, а потом побежала к крыльцу, откуда доносился отцовский голос.
Он стоял на пороге, а в руках его что-то белело. Недоброе чувство стиснуло мне грудь, стоило увидеть его рослую фигуру с этим непонятным свертком на сгибе локтя. Подбежав поближе, не сразу приметила другого человека, стоявшего в проеме двери, а потому замерла растерянно, услышав знакомое:
– Здравствуй, Марешка.
Черной копоти как не бывало. Даже белую рубашку не надел. Вместо нее – ярко-красная, аж глазам нестерпимо. Ноги в сапогах новых, дубленых, вместо старых коричневых. Не к добру…
– Что же молчишь, краса? Пришел с отцом твоим говорить и с тобой, – Владар развернул еще один сверток, и отец ахнул. На подносе едва умещался кусок ткани, расшитый золотыми нитями и белыми круглыми камешками с блестящими боками.
«Это ведь жемчуг!» – мелькнуло у меня в памяти. – Как на моих картинках! Красота неописуемая!». Но все так же не проронила ни слова, глядя на Владара, изо всех сил скрывая свой испуг. Отец не замедлил поблагодарить:
– Вот это богатство целое! На блюде стадо овец уместилось, не меньше. Дочка, ты смотри, как пришлась по нраву честному человеку. Поклонись ему и в дом пригласи.
