Мы вышли на одну из самых оживленных днем улиц. Здесь были относительно чистые тротуары, работали магазины и мелкие мастерские по починке необходимых в быту вещей.
Само собой, всюду висели красные полотнища с черной свастикой в белом круге. Свободные от службы офицеры прогуливались под руку с дамочками. Некоторые немчики здоровались со мною, приложив кончики пальцев к лакированному козырьку форменной фуражки. Я вежливо приподнимал шляпу. Шаховская, которая хоть и шла рядом, но как бы и не со мной, недоуменно на меня косилась. Сразу видать, неопытная еще.
Когда мы подошли к нужному дому, я подхватил ее под локоток и легонько подтолкнул к подъезду. Мы вошли, неторопливо поднялись на второй этаж. Остановились перед дверью, обитой кожзамом. На ней красовалась тусклая медная табличка «ПРОФ. ГАЛАНИН М.С». Я трижды постучал в дверь кулаком, а потом, через несколько секунд еще трижды. Спустя минуту, в замке заскрипел ключ, она приотворилась. Сквозь щель просунулась сморщенная старушечья лапка, в которую я положил пфенниг. Это была не плата, а своеобразный пароль.
Матрена, домработница Галаниных, возвращала мне монетку, когда я уходил. Дверь отворилась. Я пропустил вперед Анну Дмитриевну, вошел сам. Матрена заперла дверь, да еще цепочку вдела в проушину. Конечно, если ворвутся гестаповцы, никакие замки и цепочки их не остановят, а вот от обыкновенных налетчиков защититься можно. В прихожей нам пришлось разуться и раздеться. Матрена следила за этим строго. Когда мы с Шаховской сделали это, домработница отвела нас в гостиную, а потом пошла докладывать хозяйке. Самого профессора Галанина дома не было. Зимой сорок первого его арестовали, но не замучили в гестапо и не отправили в лагерь. Видать, им заинтересовалось какое-то иное фашистское ведомство.
– Боже мой, Аня! – воскликнула Марья Серафимовна, жена профессора, выходя из кабинета своего мужа. – Какими судьбами!
– Маша!
Шаховская вскочила, и они принялись обниматься, целоваться, то и дело осведомляясь: «А помнишь, штабс-капитан Неволин пел у тебя под окнами серенаду?.. А как камергер двора сделал предложение твоей кузине Мизи?..» и так далее. Ясно. Старые подруги. Не совершил ли я ошибки, устроив им встречу? С одной стороны, из всех моих явок в городе – эта самая надежная. Ладно, пусть подружки наговорятся, потом я потолкую с ними сам. С каждой в отдельности. Спохватившись, хозяйка пригласила нас с Шаховской к чаю, к которому Матрена накрыла в столовой.
Кроме морковного чаю военного времени, на столе оказались еще и скромные закуски – кусочки хлеба с шпротами и маслом. Я не стал к ним притрагиваться, отказался даже от сахара, а вот по глазам Шаховской было видно, что она голодна. Галанина кивнула своей домработнице, чтобы та принесла что-нибудь посущественнее. И пока Матрена кормила гостью, я под благовидным предлогом зазвал хозяйку квартиры в другую комнату. В ней когда-то была богатая профессорская библиотека, которую немцы конфисковали при аресте хозяина. Галанина притворила дверь и вопросительно на меня посмотрела.
– Вы знаете эту даму, Марья Серафимовна? – спросил я у нее.
– Да, Василий. Мы вместе кончали Высшие женские курсы в Москве.
– И кто она?
– Урожденная княгиня Шаховская. До войны работала секретарем академика Вернадского. А что она делает здесь, в Пскове, я не знаю.
– Это не страшно. Главное, что вы подтверждаете ее личность, Марья Серафимовна…
