Трой потянул волынку на звуке «а» и сошел с обсуждения своей личности.
– А что же ты делаешь со всеми ужасами?
– Что же мне делать с ними?
– Раз ты охотник, и ты их поймал… Дальше-то что? Терзать, наверное?
– Ну да! Терзаю. Ты вон терзаешься.
– Почему это я терзаюсь?!
– Потому что ты спросил, чего ради, мол, я говорю с тобой в какой-то анормальнейшей манере…
– Да ты же не рад мне! И я потому спросил.
– А зачем покупать новый дом в другом конце города, если через полгода снова уезжать?
– Да ведь ты не знал еще этого, когда дверь мне открывал… А вообще это для меня папа сделал. Я ведь не буду уже ездить, когда вырасту. И мама сказала, что мне лучше тут устраиваться, чем в Житомире: у нее в университете аспирантура есть, а там что?
И тут охотник за привидениями принялся тереться стриженой головой о загорелые плечи своего друга и бессмысленно вопрошать:
– И ты перестанешь, не будешь, ты останешься, да?
И тут друг сморозил страшную глупость:
– Вот когда тебе папа накопит к 18-летию на квартиру, ты будешь выбирать дом в моем районе…
– Господи! – крикнул Артем, взвиваясь над постелью, и тут же зашептал горячими, страстными, прямо-таки душераздирающими словами:
– Да мой отец четыре месяца жил на съемной квартире, пока не додумался, что семья ему дорога. Открыл себе Америку! Христофор Колумб! А мама ради него выгнала нормального мужика! А нам Олег и решетки варил, и овощехранилище купил, и мне помогал по геометрии!!
– Так они дрались?!
– Нет, он нас после театров всегда высаживал подальше от дома на массиве, но папа всегда на маму пытался кинуться с кулаками. И я орал тогда по-стыдному, по-девчоночьи, а он хватал телефон, набирал деда и гавкал в трубку, что жизнь не удалась и сын небитый ревет… И когда на Новый год он нас не отпустил к Олегу, и я вместо стола и спокойствия получил пламенную речь, что слезами вытребываю с отца дорогих рождественских подарков – тогда мама подала на развод и сказала, что его полицией выселят из нашего дома. И вот опять все прахом, и ни до чего я не домечтался, хотя вот только в конце учебного года Олег еще ночевал в соседней комнате! И теперь вот ты меня кормишь, что через 10 лет не будешь ездить на ферму! А может быть, уже в следующем году ты уедешь навсегда!
– Да ну какая ферма! Я же неучем там останусь…
– А вот если ты не поступишь в свой университет?! И ты поедешь в итоге на ферму! А знаешь, почему ты не пройдешь? Потому что ты по две четверти в году учишься на ферме!
И все это, сказанное шепотом, совершенно его придушило. И проглотив еще несколько горьких неконструктивных фраз, он произнес тихо и твердо, оглядывая пространство перед собой влажными глазами:
– Когда я стоял на улице перед гробом, мне казалось, что все это уже не впервые и давно надоело. Мне чудилось, что мое место уже найдено для меня за сотни километров отсюда, и я страшно тупил на мысли: а как же я здесь-то опять оказался??
Трой молчал. Ему было смертельно больно за свои Сейшелы, будто они были во всем виноваты. Однако, стоило им украсть два месяца переписки, как сразу все и случилось в жизни Артема.
В дверях возник жизнерадостный халат цветущей Артемовой мамы.
– А чего вы сидите так тихо? – спросила она бодро. – Не играете? Пойдемте, чаем напою… <…>
5.
Звонок великого лингвиста Артема Азаренко ожидался с минуты на минуту. Пока Немеркнущий трижды перекраивал лекцию по языку жестов, терзал социологию знаний Малкея и перекладывал с места на место девятый номер «Иностранной литературы» с недочитанным рассказом о туманном ягненке, ему готовили очередную пытку из серии «Что ты узнал о партнере за месяц?» Со звуком радиотелефона было положено залезать в постель и категорически тушить свет; звонить в определенные часы и минуты Артем отказывался и таким образом становился навязчиво ожидаемым.
