Я снова смотрю им вслед. На этот раз гиены не бегут за ними попятам. Даже той одной, «моей», нет. И я знаю, почему: она вернулась к Алику в палату после того, как я прогнала её. Надеется, что добыча ещё не безвозвратно потеряна. Меня передёргивает от этой мысли. Становится страшно за Алика. Но может ли причинить воображаемая тварь хоть какой-то вред живым людям? Да никакого. Только вот само её появление говорит о том, что в этом месте, возможно, совсем скоро… Нет, Алика спасли, он выжил. Он уже среди живых. Падальщик, пусть даже мнимый, покрутится возле него и поймёт, что здесь ему уже ничего не светит, что добычу стоит поискать в другом месте. Не среди людей. И потом он так и вернётся к своему зверью, своему поганому племени падальщиков, ни с чем. Конечно, так и будет.
Дома я ещё долго не могу очухаться после посещения Алика. Больничный запах до сих пор свербит у меня в носу. Запасы энергии ну просто на нуле – из меня будто высосали все живые соки. Я без сил плюхаюсь за компьютерный стол. Но неугомонный внутренний «таракан» всё бегает и бегает по лабиринту извилин мозга и пока не собирается успокаиваться. Пальцы сами забивают в поисковик запрос, не советуясь с головой. Поиск этот не сразу, но всё же выдаёт мне статистику попыток суицида среди подростков за последние месяцы. Их количество в нашем городе, оказывается, резко выросло по сравнению с прошлыми годами. Как-то между делом проскальзывает фраза о том, что если всё так и будет продолжаться в ближайшее время, то, наверно, надо будет бить тревогу. А сейчас, блин, не надо? Заглянуть бы им всем в полуживые или, скорее, полумёртвые глаза Алика. Тогда бы сразу же забили во все тамтамы.
Тут мне попадается статья из ещё одного неофициального источника, затерянного в интернет-дебрях. Там написано, что в стране у нас никто и никак не наблюдает за людьми, которые склонны к суициду. Даже если кто-то явно ведёт себя как человек с «суицидальным риском», никому до него нет дела. Всем плевать также и на тех, кто хотя бы однажды попытался покончить с собой, но не сумел: то ли благодаря тому, что близкие вовремя остановили его, то ли просто не получилось – например, верёвка порвалась. Ну, или вешалка упала, как в случае Алика. Те небольшие добровольные организации, которые пытались заняться предотвращением таких рисков и реабилитацией неудавшихся суицидников, а ещё – помощью их близким, были тут же расформированы, не успев сформироваться. Интересно, как ещё наша группа держится на плаву. Неужели её тоже скоро ликвидируют?
За окном уже темнеет, а я всё ещё изучаю статистику и углубляюсь в тему. И с непониманием, возмущением, но в то же время – каким-то тупым бессилием пялюсь на сравнительные процентные столбики, кривую графика и прочие штукенции. Как же они всё точно рассчитали, сравнили, проанализировали. Только вот какое место во всём этом анализе занимает конкретный мальчик Алик? Тот самый, который завтра, может, пополнит собой уже совсем другую статистику. За каким столбиком они умудрились спрятать тысячи историй таких вот Аликов?
Бабуля приходит домой, я наконец-то выключаю ноут. Ничего говорить ей я, конечно, не собираюсь. Ни о сегодняшнем походе в больницу, ни о том, что я теперь – реабилитационный волонтёр. Да если бы и захотела сказать, то не смогла бы выговорить, как Светка, ха-ха. Раньше я от бабули мало что скрывала. Может, просто потому, что жизнь моя была скучна и предсказуема. А скучная и предсказуемая жизнь и так всегда как на ладони: никаких подводных течений и Марианских впадин всяких, в которых водится не пойми кто.
